Он вертел головой по сторонам, но комнаты были так малы, что если и захотел бы там кто-то спрятаться, то это мог быть только котёнок или мышь, но никак не человек. Хибара была пуста.
Иван обернулся и кинулся в кухню в людской. Там над котлами колдовала Груня.
– Где она?!
– Кто? – в испуге выпучила глаза кухарка.
– Люба где?
– У меня в хибаре, – тихо призналась Груня.
– А где твоя хибара? – жестко спросил он.
– Да вон, у амбара, Груня ткнула в окно пальцем.
В хибару к Груне Иван Ильич вошел уже почти спокойный. Пока он ходил туда-сюда, вся ярость несколько выветрилась и обмякла. Маленькая дверь открылась от одного толчка пальцем. Сгибаясь почти в три погибели, Иван зашел в комнатушку. Там на затёртом до дыр тюфяке, из которого солома торчала в разные стороны, одетая спала Люба. Лицо её, одухотворённое сном, – словно личико ангела непорочного. Иван залюбовался, и в какое-то мгновение забыл, зачем пришел. Затем подошел, ткнул девушку в плечо. Она проснулась и сразу встала. Посмотрела виновато и опустила глаза.
Что сказать, Иван уже не знал. Не ведал, отчего вдруг вся злость испарилась. И даже стало неловко из-за того, что помешал ей спать.
– Идём, – сказал он и вышел.
Он шел впереди, она за ним. Молча, повинуясь его приказу. Иногда он оборачивался и смотрел на неё, и на сердце у него успокаивалось.
Часть 4
Глава 1
– Вы, Алексей Семёнович, вроде бы как и вовсе не понимаете, о чём я толковать пытаюсь. Ведь я не спрашиваю, почему они не отдают, и сколько у них мешков зерна всего-навсего. Я не пойму одного, или вы уже служить не намерены, или не знаете способов, чтобы получить причитающееся. Только вот подозрительно иногда становится относительно вашей честной службы.
– Позвольте, Иван Ильич, моё к вам отношение честнейшее. Вы и у крестьян спросите, как я для вас стараюсь. Но что могу поделать, когда у бабы детишек десяток и пять мешков пшеницы на всю зиму. Ну, скажите, что мне делать в таком случае, как поступать? – управляющий скорбно смотрел на хозяина. – Не могу я у детишек отнять последнее, не могу. Хоть прогоните, другого наймите. Только чтобы крестьянские дети от голода помирали, я не стану содействовать.
Недовольный Иван Ильич расхаживал по кабинету и чертыхался.
– В прошлом году неурожай, в этом неурожай, а мне что ложись да помирай? Крестьян вон пожалели, а меня, меня кто, по-вашему, жалеть должен? – он вздохнул.
Тусклый дневной свет сочился в окна, и в кабинете в полдень казалось, будто наступили сумерки. В доме уже давно топили печи, но Иван Ильич ёжился, кутался в турецкий халат, просил чаю. Вот и сейчас, захотелось ему горяченького чайку хлебнуть. Оттого и выглянул за дверь.
– Люба! – крикнул. – Чаю неси!
– Я вас, Иван Ильич, понимаю очень. Поверьте, все, что нужно взять с крестьян, я завсегда взять стараюсь. Сколько лет верой и правдой служу, сами знаете.
– А вот не знаю, – резко обернулся хозяин. – Откуда мне знать? Как проверить? Только если послать кого, чтобы за вами проверял.
– Тут вы неправы, Иван Ильич, ой как не правы. За столько лет я в свой карман ещё ни одного зёрнышка не положил, – глаза управляющего засуетились, забегали.
– А мне докладывают, что берёте. Мешок с избы себе оставляете, и что у вас уже амбар ломится от зерна хозяйского. А? Отрицать станете?
Управляющий встал с места и брови насупил.
– Я своё зерно на личное жалованье покупаю. Слава Богу, оно у меня достаточное, чтобы чужой кровью не подъедаться.
– А кто вас знает? – злобно сдвинул брови Иван Ильич. – Кто знает, что с телеги в куст не сбрасываете по дороге. А на обратном пути подбираете.
– Ну, знаете, Иван Ильич, не ожидал я за службу верную такие подозрения в свой адрес услыхать. Не ожидал.
– А вы думали, я буду позволять обдирать меня, как липку, и чаи с вами распивать? – прокричал барин.
В гневном порыве он вплотную приблизился к Рачкову.
Дверь открылась, Люба с подносом вошла в кабинет. Серое платье нещадно обтягивало лифом высокую грудь, и хоть сшито было из простой шерсти, но на статной фигуре служанки смотрелось почти утончённо. Рачков посмотрел на Любу и сально прищурился. Она остановилась на пороге, замешкалась.
– Чай просили, барин? – несколько смутившись взгляда управляющего, произнесла она.
– Пошла вон! – сказал Иван Ильич, глядя на Рачкова.
– Что? – удивилась такому повороту служанка.
– Пошла вон! – закричал Иван Ильич.
Девушка, будто не услышала, подошла к столу и с шумом опустила поднос. Чашки зазвенели, содержимое расплескалось, из тарелочки рассыпались печенья. Люба вскользь глянула на хозяина и гордо вышла из кабинета.
И тут стало понятно – жертва поменялась. Алексей Семёнович вздохнул с облегчением, когда хозяин с ошалелым от гнева лицом бросился вслед за нахальной служанкой.
Дальше всё происходило очень быстро. Барин нагнал Любу при выходе из дома. Откуда у него в руке появилась плеть, уж совсем непонятно. Когда он схватил служанку за волосы и та закричала, занёс над ней плеть и стегнул. Вблизи удар пришелся по юбке и почти не достиг намеченной цели. Люба изворачивалась и громко кричала. Из дальних комнат показались Катерина и Ольга Филимоновна. Кто-то из детей выскочил на шум, но нянька схватила и затащила в детскую.
Иван же Ильич только вошел в раж. Пнул сапогом входную дверь, поволок Любу на двор. Там на крики её сбежалась дворня. Барин кинул служанку в грязную жижу, которой после проливных дождей весь двор заполнен. Мелкий дождь накрапывал, но никто не замечал, все стояли и смотрели, что будет делать барин с непокорной служанкой.
А он раз за разом поднимал над головой плеть и стегал скорчившуюся в грязи девушку. Лицо его было страшным, искаженным от ярости. Он мерно наносил удар за ударом, и слышно было, как визжит плеть и лопается на спине платье Любы.
Но вдруг кто-то налетел на барина и выхватил плеть. Это был Михаил. Он бежал сюда с намерением защищать хозяина, а увидал другое. Издалека не понял, кого барин стегает, но спустя мгновенье влетел в гущу людей и кинулся на хозяина.
Когда барина остановили, он обвёл мутным взглядом собравшихся дворовых. Пот струился по лицу. Застилал глаза, но Иван Ильич видел, как смотрят крестьяне. На него, на Любу. Почти ощущал кожей их ненависть. Он чувствовал, что ещё немного, и они кинутся, растерзают его на мелкие кусочки. Будут ломать и бить, и грызть зубами. Он посмотрел на Михаила, что поднимал из грязи истерзанное тело Любы. Глянул на окна и увидел, как показалось, насмешливый взгляд Рачкова. Посмотрел на мать и жену. Потом снова на крестьян.
– Чего встали? – грозно, но неуверенно сказал он. – Или, ещё кто-то хочет?
