В Гхэ начал пробуждаться гнев, но все же он настаивал:
— Я… Таким он меня создал — я не могу не служить ему.
— Неправда, — возразила Хизи. — Если ты любишь меня, ты можешь служить мне. Однажды ты сказал Гану, что сделаешь все, чего бы я ни захотела.
— Я лгал! Ган это знает.
— Ты думал, будто лжешь, — ответил Ган. — Но я поверил тебе, потому что это более глубокая правда, чем ты сам осознаешь. В тебе говорил человек, а не призрак, рожденный Рекой.
Гхэ унял свою дрожь, объединил гнев с любовью. Он заглянул в самую тайную ледяную сердцевину своей души, которая помогала ему убивать, еще когда он был просто человеком, когда любая ошибка означала его собственную гибель, когда сочувствие могло оказаться смертельно опасным.
— Я — серебряный клинок, я — ледяной серп, — прошептал он и наконец действительно снова стал им. — Что я должен сделать? — услышал Гхэ собственный голос.
Хизи встала на цыпочки и поцеловала шрам у него на подбородке — след первой раны, полученной джиком.
— Мне жаль, — сказала она, — но для достижения цели ты должен умереть. Мы все поможем тебе. — Она кивнула в сторону богини потока.
— Умереть, — задумчиво протянул Гхэ. — Я должен умереть. — Он взглянул в прелестное лицо. — Ты тогда меня простишь?
— Я уже простила тебя, Гхэ.
— Называй меня Йэн.
— Йэн, — улыбнулась ему Хизи.
Потребовались три попытки, чтобы извлечь меч; каждая следующая была болезненнее предыдущей, и вместе с мечом из тела Перкара вырвался фонтан крови, так что, подумал юноша, наверняка жизнь быстро покинет его. И все же, хотя ноги казались деревянными, ему удалось встать.
Перед ним огромная фигура заслонила Хизи — Перкар узнал в ней Тзэма. Великан встал между девочкой и богом.
— Это становится утомительным, — фыркнул Карак. — Перкар, ты должен лечь и умереть. А ты, Тзэм… Впрочем, ладно! — Он поднял руку.
Скорпионье жало толщиной в ногу человека ударило бога; кошмарный клубок клешней, шипов и чешуи внезапно пришел в движение. Карак закатил глаза — не от боли, а от раздражения — и отшвырнул тварь рукой.
— Ах ты!.. — рявкнул он.
Чудовище с лицом убийцы из Нола, шатаясь, поднялось на тонкие, как у паука, ноги. Оно должно было умереть — Перкар видел, что оно обуглено и прожжено насквозь; лишь голова чудовища оставалась человеческой, и именно человеческие глаза привлекли внимание Перкара, а не уродливое тело.
— Перкар, — прохрипела тварь.
Он был так слаб… Ноги Перкара подгибались. Он никак не мог сообразить, что ему делать с мечом, который он вытащил из своей раны. Нанести Караку еще один бесполезный удар? Но теперь перед ним была эта тварь, тварь, которая сожрала богиню потока…
Перкар поднял клинок, хотя его тяжесть норовила вырвать оружие из руки.
Он размахнулся мечом, используя весь свой вес, зная, что, если промахнется, еще одной попытки уже не будет. «Как странно, — мелькнула у него смутная удивленная мысль, — тискава словно нарочно откинул голову назад, подставляя себя под удар».
Чернобог был, кажется, ранен более тяжело, чем хотел бы показать: хоть он и кинулся между Перкаром и порождением Реки, двигался он медленно и не сумел увернуться от сломанной дубинки Тзэма; удар пришелся ему в плечо, и Карак споткнулся. Потом было уже слишком поздно — меч, который дал Перкару отец, меч, выкованный маленьким богом Ко, глубоко вонзился в чудовище.
Второй раз Перкар смотрел, как слетает с плеч голова Гхэ. Ему показалось странным выражение, мелькнувшее в последний момент на лице джика, — радость победы, а не горечь поражения.
XXXVIII
МАТЬ-ЛОШАДЬ
Кровь забила фонтаном, заливая пол пещеры, из рассеченной шеи порождения Реки. Тело его упало в озеро, темная жидкость хлынула в воду, и вода загорелась. Она вспыхнула, как опавшие листья сухой осенью, как смола на сосне. Великолепный многоцветный фейерверк озарил все вокруг, и Перкар бессильно опустился на колени перед этой радужной пляской гибели Реки — и своей собственной. И хотя способность удивляться и ликовать должна была бы покинуть его после всего случившегося, юноша засмеялся и заплакал радостными слезами, увидев скользящую среди языков пламени, вырывающихся из умирающего бога, стройную фигуру той, которую он когда-то любил, — богиню потока.
— Что ты наделал! — завопил Карак. — Что ты наделал!
— Убил Реку, как мне кажется, — ответил Перкар, отбрасывая клинок. Он опустился на землю и сжал руками рану на животе. Теперь она начала болеть; мучительное жжение, знал Перкар, будет терзать его еще долго, пока наконец не убьет.
— Все совсем не так, как я планировал, — прорычал Карак.
— Как бы то ни было, он мертв, я думаю.
— Может быть, — согласился бог-Ворон, — хотя я и не понимаю, каким образом…
— Но я убил его — ты же видишь. Я сделал это для тебя.
— Ты сделал не так, как я хотел, — капризно пожаловался бог.
— Карак, пожалуйста! Я знаю, ты можешь исцелить Хизи и Нгангату, если они еще живы. Пожалуйста, прошу тебя! Мы ведь все сделали, что ты хотел. Изменчивого больше нет.
— Но кто займет его место? — оскалил зубы Карак. — Это мне неизвестно. Может быть, новый бог окажется не лучше Брата.
Перкар в этом сомневался, но предчувствие — не уверенность. Да и спорить ему было слишком трудно.
— Спаси их, — повторил юноша.
— А как насчет тебя, красавчик? Ты ведь тоже не хочешь умирать, верно?
— Нет, — ответил Перкар, только теперь ощутив, как хочется ему жить. — Не хочу. Но сначала спаси их.
— Как благородно! Но раз вы действовали вопреки моим желаниям, я не стану исцелять никого из вас.
— Как будто ты сам когда-нибудь считался с чьими-то желаниями, — пророкотал глубокий голос, от звука которого содрогнулась сама земля — Как будто ты когда-нибудь осуществил что-то, не исказив замысла!
Карак и Перкар, как один, обернулись к говорившему; звук его голоса был таким низким, что Перкар с трудом разбирал слова.
— Балати, — простонал Карак с проклятием. Действительно, это был Владыка Леса. В его единственном черном глазе отражались танцующие на воде огни, но сам он словно поглощал свет — Балати казался сгустком теней и длинного меха, откуда поднимались ветвистые рога — на самом деле, как разглядел теперь Перкар, огромные деревья, уходящие на немыслимую высоту вместе со своими необъятными кронами. Рядом с Балати стояла рыже-золотистая кобылица; такого великолепного животного Перкар никогда не видел. Когда Балати заговорил снова, лошадь повернула голову и обнюхала сначала неподвижное тело Свирепого Тигра, затем Хизи.
— Хорошенькую же шутку ты со мной сыграл, Ворон, — прогрохотал Балати, и слова его падали словно тяжелые, неподатливые камни. — Ты убил моего Брата.
