И даже если отбросить чувства, Перкар что-то знает, что-то важное относительно ее, Хизи.
Значит, нечего и думать, чтобы позволить ему умереть; Хизи должна признаться в этом самой себе, как она только что призналась Тзэму. Выбор у нее был невелик, а такое решение вообще закрывало все пути, кроме одного. Завтра она попросит Братца Коня научить ее песне гаана. Хизи на самом деле теперь не особенно доверяла старику, но ведь остальным менгам можно верить еще меньше. То, как они обошлись с Перкаром после стольких месяцев совместной охоты и пиров, показывало, как кочевники относятся к чужеземцам.
Но Перкар умирает, а Река преследует ее. Так сказал сам Перкар, сказал, что она должна отправиться к Шеленгу. Шеленгу, легендарной горе, откуда Река берет начало. Если бог-Река ищет ее, то зачем Хизи укрываться у его истоков? Это было ей непонятно, но ведь Перкар разговаривал с одним из своих богов, тем, который помог им бежать из Нола, тем, который как будто готов им помочь. Что все это значит? «Найди знаки», — прошептал Перкар, но Хизи не знала, что значит и это. Может быть, не значит ничего — ведь Перкар так тяжело болен… А узнать она должна, чтобы что-то предпринять. Снова Хизи играли силы, которых она не понимала, а этого терпеть она не собиралась. Ей нужны знания, нужна сила. И получить их можно с помощью маленького барабана.
— Как дела у твоего друга? — прервал ее мысли спокойный голос. Хизи вздрогнула и обернулась.
Это оказался тот странный кочевник, Мох, тот, который нашел ее в пустыне. Он вышел, очевидно, из-за екта. Следил за ней? Хизи собралась позвать Тзэма.
— Я не причиню тебе зла, — так же спокойно заверил ее молодой человек. — Я пришел только узнать, как себя чувствует чужеземец.
— Какое тебе до этого дело? Он тебе не родич. — Хизи подчеркнула последнее слово, внезапно ощутив отвращение к самому понятия родства. Ее родственники в Ноле никогда особенно ею не интересовались; может быть, они ценили ее как невесту, которую можно выгодно выдать замуж, но никогда как личность, как Хизи. Они отправили бы ее вниз по Лестнице Тьмы и забыли о ее существовании. Ее семья ничем не заслужила ни любви, ни уважения, но тем не менее требовала их от Хизи. А уж эти менги доводили понятие родства до таких смешных пределов, что Хизи хотелось громко и презрительно рассмеяться.
Мох не оскорбился ни ее словами, ни прямым — и грубым по понятиям кочевников — взглядом.
— Верно, и, сказать по правде, я не обрадуюсь и не огорчусь, если он умрет. Мне только жаль, что тогда гостеприимство здешнего клана окажется запятнанным.
— Для меня это не имеет значения. Вы, менги, много говорите о своих законах и традициях, но, как и все другие люди на свете, готовы поступиться ими, как только они начинают вам мешать.
— С некоторыми так случается, когда опасность кажется очень большой или в пылу спора. Однако не следует говорить, будто мы пренебрегаем своими обычаями.
— Одни слова, — фыркнула Хизи. — Что тебе от меня нужно?
Лицо Мха не выражало ничего, кроме сочувствия, но Хизи видела такое и раньше, на лице другого молодого и красивого юноши, а позволить два раза одинаково обмануть себя она не собиралась.
— Я хотел только объяснить тебе…
— Разве ты должен мне что-то объяснять?
— Не должен, — ответил Мох, и на краткое мгновение в его зеленых глазах промелькнуло какое-то сильное чувство, тут же сменившееся старательно отработанным равнодушием. Он ведь, напомнила себе Хизи, всего на два или три года старше ее самой.
— Не должен, — повторил Мох, — но все же я хочу поговорить с тобой.
— Что ж, говори, но не трать напрасно сил на попытку обмануть меня фальшивым сочувствием. Оно меня только сердит.
— Хорошо. — Мох взглянул в сторону западной части лагеря; оттуда доносился лихорадочный барабанный бой, искры от костра разлетались в стороны, как падучие звезды.
— Скоро бог-конь отправится домой. Ты должна увидеть это, если хочешь понять мой народ.
— Мне совсем не хочется его понимать, — ответила Хизи. — Говори о деле.
Мох нахмурился, в первый раз проявив раздражение.
— Хорошо. Ты знаешь о войне между моим народом и племенем твоего друга?
— Знаю. Это ты привез новости, разве ты забыл? Мох кивнул:
— Верно. Но начавшаяся война больше, чем просто война между смертными, повелительница Нола. Она — сражение между богами, не похожее на все, что знал мир уже много столетий. Среди моего народа есть провидцы, шаманы, предсказывающие будущее, посещающие мир снов и приносящие оттуда пророчества; они видели многие несчастья, которые принесет эта война.
Хизи заметила, что взгляд воина прикован к ее барабану, и переложила его так, чтобы Мох не мог до него дотянуться.
— Продолжай, — сказала она.
— Дело вот в чем. — Мох на мгновение закусил губу. — Если война разгорится, погибнут многие люди, кони и, возможно, даже боги. Они уже умирают, знаешь ли. Не уверен, что такое тебе понятно.
— Я видела, как умирают люди, — ответила Хизи. — Я знакома со смертью.
— Сейчас умирают мои родичи.
— Я сочувствую им ровно настолько же, насколько они сочувствуют мне или Перкару, — бросила Хизи.
Мох глубоко вздохнул.
— Ты пытаешься рассердить меня, но мой народ поручил мне сказать тебе важную вещь, и я скажу, что должен, несмотря ни на что. Тебя, Хизи, гааны видели в снах. Тебя видел великий пророк, могущественный гаан, который хотел бы отвратить ужасы войны, установить мир. Но его сон говорит, что лишь ты можешь принести мир.
— Я? — прищурилась Хизи. Мох кивнул:
— Ты. Так говорят видения. В тебе единственная надежда на мирный исход, а этот скотовод, Перкар, несет смерть. Ты должна бросить его и уехать со мной. Я отвезу тебя к гаану, и тогда вместе мы сможем положить конец войне. Если же ты останешься с ним, — Мох показал в сторону екта, — тогда на наши земли падет огненный дождь, который опустошит и выжжет их.
— Я могу принести мир? Каким образом?
— Не знаю. Мне сказали только то, что я передал тебе, но тот, кому явилось видение, выше доверия или обмана. Мои слова — правда, уверяю тебя.
— Конечно, я тебе верю, — ответила Хизи. Ей так этого хотелось. Она была повинна в столь многих смертях, что мысль о себе как о миротворице была подобна прекрасному цветку, расцветшему в бесплодной пустыне. Хизи жадно тянулась к прекрасному образу, хотя и понимала, что он ложный. Не может не быть ложным.
— Но как ты смеешь? — медленно проговорила она. — Как ты смеешь? Двенадцать лет никому не было дела, что со мной происходит, счастлива я или горюю, жива я или умерла. А теперь весь мир только во мне и нуждается, чтобы использовать, как инструмент ремесленника. Я пожертвовала всем, что любила, чтобы избегнуть такой участи. Можешь ли ты это понять? Я бежала из дому и стала жить с вами, вонючими варварами, чтобы избегнуть ожидающей меня участи! Я отдала уже все, что способна отдать, слышишь? Так как же ты смеешь предлагать мне снова стать чьим-то орудием? — Хизи дрожала, ее голос стал пронзительным. Слова лились изо рта помимо ее воли, но ей было уже все равно. Буря, бушевавшая в ее сердце, могла быть паникой или яростью или тем и другим; Хизи не могла отличить, так тесно все переплелось. — Убирайся, слышишь? Будь у меня и правда та сила, которой, как считает твой народ, я обладаю, неужели ты думаешь, что я стала бы помогать вам? Я бы уничтожила вас, оставила только почерневшие кости, рассеяла ваш пепел по всему миру!
