Вновь накатывает обида и, тем не менее, принимаю заявку и жду ответных действий. Диафрагму сводит судорогой, начинает тошнить, когда вижу, что появилось первое сообщение. Делаю судорожный вдох и открываю «диалог» с тетей Катей.
«Что с тобой творится? Кем ты себя возомнила? По-твоему, нормально так себя вести?» - обрушился на меня шквал возмущения, словно не было этих месяцев молчания, и мы вернулись на исходную позицию. У меня вырывается истеричный смешок. Перечитываю раз за разом и не могу поверить.
Зачем она вообще написала? Возникает дикое желание кинуть ее в черный список и не парить себе мозги. Но поскольку, к несчастью, я не такая дрянь, какой меня считают, чувствую себя обязанной ответить.
«По-моему, мы этот этап уже прошли. Если тебе больше нечего мне сказать, то лучше не трать время!» -печатаю и стираю, печатаю и стираю. Не могу решиться отправить сообщение в подобном тоне. Как бы там не было, но все же это тетя Катя. Но Малыш решает за меня эту проблему, запрыгнув ко мне на колени, из-за чего я невольно нажимаю на кнопку «отправить» и с ужасом смотрю на дело своих рук. Сердце отчаянно колотится, пока тетя Катя набирает ответ.
« Не ожидала от тебя такого. Да, мы были не правы, вспылили. Но то, как ты ведешь себя сейчас - это не обида, это я не знаю…Какая может быть обида, когда мать в таком состоянии? И как вообще совести хватило, билеты эти прислать, словно кость собаке? Как не стыдно тебе Янка?!» - это сообщение выбивает у меня почву из-под ног. Словно обухом, но не по голове, а по сердцу. С размаха в незаживающую рану. Опять накатывает чувство вины, слезы подступают к глазам, но что-то не дает покоя. Вчитываюсь в сообщение, и ни черта не могу понять. Какие билеты? И что с мамой?
От последнего мысленного вопроса холодок пробегает по спине. Тяжело сглатываю и дрожащими пальцами печатаю ответ.
« Я не присылала никакие билеты-это во-первых! А во-вторых, что с мамой?»
«Ой, не прикидывайся, ради бога!»- приходит мгновенно, вызывая раздражение.
« Мы так и будем пререкаться или ты объяснишь, что происходит?»- спрашиваю, как у неразумного ребенка. В эту минуту понимаю, что как раньше уже никогда не будет, и еще, что мне совершенно не нравится тетя Катя. Не понимаю я ее. Вроде взрослая женщина, а ведет себя хуже меня. Пора бы уже за эти месяцы успокоится и обдумать дальнейшую тактику поведения. Уверена, они с мамой не раз обсуждали сложившуюся ситуацию и свои дальнейшие шаги в отношение меня. Если же у них нет намерения помириться, то к чему эти наезды?
«Вижу, ты в себя поверила. Как разговаривать-то научилась..»- язвительный тон окончательно выводит меня из себя.
« Представь себе! Поэтому либо мы ведем конструктивный диалог, либо я отключаюсь. Выслушивать всякое дерьмо, увольте! Что ты хотела?»
Честно, я сама от себя офигеваю. Не знаю, откуда во мне столько смелости. Хотя и не смелость это вовсе. Просто я уже давно выросла. И вообще надоело, что все считают, будто можно ко мне относиться снисходительно. Нет уж, хватит. Не позволю больше об себя ноги вытирать, тиранства Гладышева за глаза.
Видимо, тетя Катя тоже что-то такое сообразила, и следующий ответ был по делу.
«А как она может быть после сложнейшей операции? Реабилитацию проходит.»
И вот тут я застыла. Смотрела на буквы, но они не складывались в слова, точнее складывались, но смысл ускользал. Сердце отчаянно заколотилось, заныло. Я читала раз десять и не могла поверить. А потом просто схватила телефон, набрала номер тети Кати, и как только она ответила, без предисловий, срывающимся голосом, боясь ответа, прохрипела;
- Что случилось?
-Ой, брось ты!- фыркнула крестная.
-Да, хватит уже! Что, бл*дь, там произошло?- вскричала я, не в силах больше сдерживаться. На несколько минут воцарилась гробовая тишина.
-Я же Леру просила передать тебе новости, поскольку нам с бабушкой было не до поисков. У матери такое состояние, что не знали, в какие двери ломится. Сама понимаешь, что такое компрессионный перелом позвоночника. Подружка твоя сказала, что все передала. Я думала, ты сразу откликнешься. Но когда этого не произошло…. Честно, не знала, что думать, шок натуральный. – объяснила тетя Катя, тяжело вздыхая.
А у меня в это мгновение как раз –таки случился этот самый натуральный шок. Я пока еще ничего не поняла, кроме того, что Гельмс-конченная мразь, и ей не просто нужно отомстить, ее надо уничтожить, причем так, чтобы и мокрого места не осталось!
Вот что я ей такого сделала, чтобы спровоцировать в ней подобную злость? Воистину, зависть — один из наиболее действенных элементов ненависти. Но ничего-ничего, дождешься ты у меня, сучка!- пообещала я про себя, делая жирную пометку на будущее. Одно дело, когда она позвонила Гладышеву, как бы тут я сама виновата, но вот ЭТО! Это вообще за гранью человеческого! Как можно не сказать, что мама получила столь серьезную травму? Да как бы не складывались отношения, а вот такое у меня в голове не укладывается.
У меня вообще от этих новостей мысли все спутались. Одна только набатом-мама в тяжелом состояние. Господи, а я ни сном, ни духом! Убью эту тварь Гельмс, УБЬЮ!
- Никто мне ничего не передавал, иначе бы я приехала сразу. Как мама, когда это все произошло? - спрашиваю между тем. Крестная никак не реагирует на мое заявление о Гельмс и коротко пересказывает события двухмесячной давности.
Сразу по возвращению из Москвы, мама на одном из занятий неудачно прыгнула, а поскольку уже до этого имела проблемы с позвоночником, то закончился ее прыжок печально. Далее кое-как взяли кредит, и последовала операция, а после шестьдесят долгих дней восстановления. Сейчас же мама была на реабилитации в одном из наших санаториев. Не самое лучшее место, но возможности иного не позволяли. И вот этот факт подхлестнул меня. Понимаю, что больше не могу сидеть на месте, что нужно действовать.
-Я поеду к ним, - решительно сообщаю тете Кате.
-Поезжай. Только учти, бабушка настроена не самым дружелюбным образом. А уж после этого звонка от твоего посредника и вовсе обижена до глубины души, - предупреждает меня крестная.
-Какого звонка?- вспоминаю об этой смущающей меня детали.
-Такого! Бабушке позвонили, сказали, что вот билеты на такое-то число в Москву, дескать, барыня Яна Юрьевна видеть желает, извольте явиться по такому-то адресу,– съязвила тетя Катя, но мне было все равно на ее тон. Я пыталась сообразить, что это значит. И выводы были ошеломляющие, в которые верить боязно. Но иного объяснения не было и быть не могло. Это все Олег! Понимание того, что он озаботился данным вопросом, окончательно добило мою выдержку. Слезы, крупные такие, горючие потекли по щекам, а внутри тепло разлилось, защемило так, что дыхания перехватило.
И я начала реветь взахлеб с одной стороны от страха и беспокойства за маму, с другой от безотчетной радости. Ибо этот Гладышевский поступок он весь мой мир с головы на ноги перевернул. И загорелся во мне ни какой-то там лучик надежды. Нет. Во мне заполыхал ее пожарище, а в голове уже оформилась мысль, что я для Олеженьки не просто по средам и пятницам для здоровья и развлечения. Я для него что-то большее, намного большее. Ради ночной бабочки разве станут так заморачиваться и напрягаться? Станут решать ее проблемы? Ночная бабочка она для развлечения, у нее априори проблем быть не может, ровно как и чувств и желаний. И подарки таким, как я выбирают с учетом того, насколько «наработала» и щедрости дарящего. Но Гладышев нет: все, что девочка Яночка дед Морозу заказывала, выполнил. Ничего не забыл, не упустил: ни проблемы, ни мечты, ни желания. А Яночка…
