Я продолжаю гладить его по лицу, но встретившись с пронзительным, каким-то странным взглядом замираю.
-В чем дело? – тихо спрашиваю, отчего-то становится не по себе.
-Во мне, - отвечает он, выбивая у меня почву из-под ног.
-В каком смысле?- уточняю, ничего не понимая.
-Во всех.
-Что случилось, Олеж? – спрашиваю со страхом, напуганная его этой загадочностью и меланхолией.
-Случилось то, что не должно, Чайка! –тяжело вздохнув, опять выдает он очередную загадку. Но я каким-то шестым чувством ощущаю, что это касается меня. И сердце начинает колотиться, как бешенное, поскольку что-то творится в душе моего зануды. Что-то для себя в эту минуту он решает, по глазам вижу, и мне страшно сделать что-то не так, совершить очередную ошибку, которая знаю, станет фатальной. Поэтому осторожно ступаю на тонкий лед и задаю вопрос;
-Почему?
-Потому что не правильно.- с горечью признается он.
-Сдались тебе эти правила?! – через чур горячо восклицаю и тут же жалею. Не стоило это говорить. Не стоило!
- Я уважаю правила. Когда следуешь правилам, жизнь протекает без проблем, -спокойно парирует он.
-И у любви, по-твоему, должны быть правила? – понимаю, что это опасный поворот, но все эти намеки и загадки пугают, я теряюсь.
- У любви в особенности. Если у любви нет никаких границ, рамок и правил, как понять, что поступаешь верно? Если человека любить несмотря ни на что, к чему тогда стремиться? Где нет дисциплины, нет правил, там нет счастья! –пустился он в очередные рассуждение, на которые я не знала, что сказать. Хотя он, похоже, и не ждал от меня какого-то ответа. И от этого становилось как-то горько.
-А что для тебя счастье? – произношу тихо.
-Порядок и покой. – отвечает так же тихо, смотря куда-то вдаль.
-Это не счастье, это комфорт, Гладышев. А чем больше удобств, тем меньше храбрости.
Он усмехается.
-Твоя правда, Чайка.
-А это не моя, Олеж, а мудрых людей. Еще Достоевский писал; «Нет счастья в комфорте, счастье покупается страданием», - процитировала я недавно прочитанное «Преступление и наказание».
-А я уже настрадался, Ян, на три жизни вперед. Устал. – невесело подводит он итог. – И ни сил не осталось, ни смелости.
Я собираюсь сказать, что моей смелости и сил хватит на двоих, но Гладышев, тяжело вздохнув, сворачивает разговор.
-Ладно, давай спать, малыш, -ласково произносит он. И меня как-то сразу отпускает от тона его голоса. Странное, неприятное ощущение от разговора улетучивается, но осадок все же остается. Поэтому уснуть я не могу, обдумывая, что творится в голове и сердце у этого мужчины. Я не дура и подоплека разговора мне ясна, но вот горячее дыхание и крепкие объятия сбивают с толку.
Гладышев прижимается к моей спине грудью, зарывшись лицом в мои волосы. Его пальцы нежно скользят по коже, вырисовывают какой-то узор на моем животе, отчего по венам разливается терпкое возбуждение, а по телу проходит сладкая дрожь. Мы уже несколько недель не были близки, а учитывая все события, кажется будто вечность. Словно это было в прошлой жизни и сейчас все видится таким странным. Страшно сделать лишнее движение. Все, как в первый раз.
Я осторожно пододвигаюсь ближе, чувствуя ягодицами, что мое желание взаимно. Прогибаюсь, Гладышев сжимает мое бедро стальной хваткой, пытаясь остановить.
Я опять ничего не понимаю. Оборачиваюсь, вглядываюсь в его лицо в темноте, но ни черта не вижу. И тут чувствую нежное прикосновение холодных пальцев к своему лицу. Они скользят так легко, как крылья бабочки, изучающе и в тоже время ласково. И щемит от каждого их касания, потому что в этот момент мы ближе, чем когда – либо еще. Ибо нежность, на мой взгляд, более возвышенное чувство, нежели любовь. Гладышев не впервые был со мной нежен, но никогда так открыто, так трогательно.
-Что ты делаешь?- шепчу охрипшим голосом, от вставших комом в горле, слез, желая, что бы он, наконец, сказал о своих чувствах, ибо я устала гадать и надеяться.
- Запоминаю самую красивую девочку на свете, - тихо, едва слышно, но меня эти слова оглушили, пошатнули мой мир, потому что я сердцем чувствовала, что это Гладышевское «люблю». Такое вот сотканное солью, нежное….
-Я люблю тебя, - так же тихо, скользя губами по его плечу.
-Спи малыш, - нежный, едва ощутимый поцелуй в лоб.
-Сплю, - шепчу, закрывая глаза.
На душе так светло, так хорошо. И я засыпаю со сладкой улыбкой, желая продлить этот момент, как можно дольше, потому что в это мгновение между нами гармония, а она действительно самое главное в жизни, в этой гармонии и заключено счастье. И я счастливая. Сегодня ночью я такая счастливая, дыша с ним в унисон, свернувшись в клубочек в его объятиях, слушая мерный стук его сердца.
Утро тоже начинается со стука. Правда это тук-тук не имеет ничего общего с биением сердца моего Зануды, оно раздражающее и настырное. Открываю глаза и с удивлением обнаруживаю, что одна. Интересно, сколько же я спала? Сладко потягиваюсь, и накинув на себя Олежкин халат, в котором я брожу всю эту неделю, так как до сих пор не перевезла свои вещи, иду на поиски его хозяина.
Но каково же мое удивление, когда на кухни меня встречает преклонного возраста женщина, отбивающая мясо.
-Доброе утро! Я вас разбудила?- холодно произносит она, глядя на меня ничего не выражающим взглядом.
-Где Гладышев?- грубо спрашиваю, поскольку мне совершенно не нравится все это.
-Олег Александрович уехал на работу, просил вам передать, чтобы вы отдали мне ключ, когда пойдете, - вот так бесстрастно, будничным тоном меня убили. Стою, пытаясь понять, что это все значит. Оглушенная, дышу глубоко, не веря.
-В смысле? –тупо переспрашиваю.
-Что в смысле?- высокомерно приподняв бровь, произносит женщина.
Я качаю головой, разворачиваюсь и решительно направляюсь в спальню, путаясь в халате.
Закрываю двери и начинаю прокручивать то, что сказала эта женщина, пытаясь найти в ее словах что-то, чего там нет.
Нет, он же не может нести такой бред!
Что это, бл*дь, за шутки такие?!
Хватаю телефон, набираю номер, который выбит в моей подкорке, но в ответ - « Абонент временно недоступен, попробуйте позвонить позже».
Прикусываю костяшки пальцев, дышу рвано. И не верю, не верю, не верю!!! Что же ты творишь, Олеженька?! Что же ты делаешь?! Что делаешь….
Сейчас вчерашний разговор становится понятным. И то осчастливившее меня «люблю» превращается в «прощай», и от этого накатывает дикое, безумное отчаянье.
Нет, нет, нет! Этого быть не может! Сердце его не обманешь, а оно кричало, что любит он меня. Любит!
Неужели опять намечтала, неужели опять поверила в то, чего нет?
