– Хорошо, но если она начнет перегибать палку, обязательно скажи! – наказал я.
– Так и сделаю, – пообещала она.
Мы еще немного поболтали, договорились, что навестим ее в марте, а после попрощавшись, вернулись к чтению сказки. Сашка, слава богу, больше не спрашивал про Янку и быстро заснул. Я же с каждой минутой начал закипать все сильнее и сильней. Но звонить и выискивать эту сучку не собирался. У нее была охрана, водитель, так что ничего с ней произойти не должно было.
Просто Яночка обнаглела, решив, что раз я согласился на ее сольник, то теперь можно шляться, сколько душе угодно и плевать, что ее ждет сын, а также «любимый, единственный, выстраданный» – и еще всякий п*здешь в этом же духе – мужчина, не говоря уже про все остальное. Ей важней трясти своей жопой и сиськами перед стадом голодных мужиков, и ловить их липкие взгляды да восхищенный стояк. Так что ничего удивительного. Как была шалавой – так и осталась, я же – все тот же неизлечимый идиот, который пытается найти в этой дешевке что-то стоящее…
Я не знаю, сколько я так себя накручивал, но к моменту, когда приехала Чайка, моя злость достигла апогея, поэтому, когда эта сучка появилась на пороге с усталой, безмятежной улыбкой, я тут же обрушил на нее весь свой гнев.
– Где ты шлялась, сука? – прорычал, почувствовав едва слышный запах алкоголя и сигарет.
Чайка застыла с шубой в руках и уставилась на меня во все глаза, словно я при ней осквернил святыню, а не обличил загулявшуюся бл*дь.
– В смысле «шлялась»? – отмерла она. – Я же говорила тебе, что задержусь.
– Задержусь? – хохотнул я, поражаясь ей. – Ты на время смотрела вообще?
– Олег, у нас просто…
– Да мне вообще по хер, что у вас ТАМ просто! У тебя ЗДЕСЬ сын! И это, бл*дь, не просто! А ты являешься в час ночи, провоняв каким-то дешевым пойлом! – проорал я, она же побледнела, как полотно, словно я ей залепил пощечину, медленно выпустила из дрожащих рук шубу. Та скользнула на пол и расстелилась ковром у ее ног.
– Что молчишь? С кем ты бухала и где? – продолжил я бушевать. Меня бесило это выражение святой невинности на стервозном лице и слезы в бл*дских глазищах.
– Ни с кем я не «бухала», – процедила Чайка дрожащим голосом и сглотнув слезы, отпихнула шубу, проходя в гостиную. – Прекрати разговаривать со мной в таком тоне. Я сегодня утром предупреждала тебя, что у Сони – бэк-вокалистки – день рождение, и мы после репетиции немного посидим.
– Что-то не припоминаю такого, – съязвил я, следуя за ней. Заводясь еще больше, глядя на ее покачивающиеся бедра в свободных джинсах.
В данный момент меня бесил в ней любой намек на секс, а она, даже не накрашенная, уставшая, и в прикиде, в котором любая другая баба моментально бы получила статус «нееб*бельна», она была квинтэссенцией сексуальности. И я знал, что всякие кобели из этой богемной, распущенной тусовки пускают на нее слюни, представляют ее под собой и наверняка делают разные предложения, отчего меня всего наизнанку выворачивало.
Мрак ревности плотным одеялом окутывал разум, вызывая удушливую злобу и желание причинить как можно больше боли. Стереть с красивого лица это выражение спокойной уверенности, с которой Чайка произнесла следующую фразу:
– Если бы ты вместо того, чтобы торчать весь завтрак в телефоне, побыл с семьей, то возможно, слышал бы, что я говорю.
– А-а, то есть это я виноват, что не расслышал, что в списке твоих приоритетов на первом месте – бухнуть в компании обдолбанных скотов, а мы с сыном – уже потом?
– Господи! – выдохнула она пораженно. – Ты совсем с ума сошел? Что ты несешь вообще?
– То, что ты, бл*дь, охерела в конец – вот что! – рявкнул я.
– Так все, – выставила она руку, покачав устало головой, словно я какой-то невменяемый. – Я не буду вести диалог, пока ты не успокоишься.
– А я с тобой и не собираюсь никаких диалогов вести. Если ты еще раз заявишься в такой час, я вышвырну тебя из этого дома и жизни моего сына, можешь потом шляться, сколько твоей душе угодно, – выплюнул я на эмоциях, и только увидев ее помертвевшее лицо, понял, что сказал.
Янка как-то разом сжалась, взгляд потух. Несколько минут я смотрел в ее, полные горечи, глаза, а потом она, обхватив себя руками, отошла к окну и отвернувшись, сухим, безжизненным голосом произнесла:
– Хорошо, я поняла тебя, Олег.
С меня же, будто морок спал. Смотрел на ее напряженную, застывшую фигурку, и внутри все на ошметки рвало от волн боли, исходящей от нее. Я не знал, что сказать. Давить на самые больные кнопки я не хотел, а уж тем более, манипулировать за счет сына. Это было мерзко и переходило все границы. Но и извиниться у меня не хватало сил, да и желания тоже, я все еще был зол, поэтому посчитал за лучшее оставить ее одну. Дать нам время перекипеть и успокоиться. Как говорится, утро вечера мудренее.
Вот только с наступлением утра «мудренее» не стало, скорее еще тяжелее. Всю ночь я не мог заснуть. Крутился с боку на бок, противоречия разрывали в клочья: с одной стороны, я считал, что все сказал по делу, с другой – понимал, что можно было преподнести это все иначе: спокойней, уважительней, не скатываясь в грязь. Я же вновь позволил себе проявить распущенность по отношению к любимой женщине, унизив ее. Да что там? Попросту размазав. И теперь не знал, как исправить свою ошибку, как вернуть опрометчивые слова, которые теперь будут как кислота разъедать нас.
Несколько раз за ночь я порывался пойти и поговорить, но стоило только подойти к двери, как я тут же отступал, не находя нужных слов.
Да и что сказать? Прости, я идиот, который не может справиться со своими сомнениями и ревностью? Так она это и так знает, и легче ей от этого точно не станет, как, впрочем, и мне, поэтому я лежал, таращился в потолок, придавленный тяжестью навалившихся проблем, и то и дело косился на пустую половину кровати.
Она меня раздражала, вызывала дискомфорт и зуд под кожей. За эти два месяца я настолько привык засыпать, обнимая Янку, вдыхая аромат ее волос, что сейчас меня начало ломать по ней, как по дозе героина. Вспомнились те, первые месяцы, когда я вычеркнул ее из своей жизни, и на стены лез от нехватки ее в крови.
Так прошла вся ночь, под утро я немного заснул, но мне снились какие-то дурацкие сны, и проснулся я совершенно разбитым, с тяжелой головой и сердцем. Вчерашнее виделось в еще более отвратительном свете и на душе было невыносимо погано.
Янка с Сашкой, судя по звукам, уже давно проснулись и во всю завтракали. Я же так и не подобрав слов, решил сразу же поехать на работу и не накалять обстановку. Но уйти по-английски, к сожалению, не удалось. Мы столкнулись в холле. Она сразу же отвела взгляд и начала суетливо собирать Сашкин портфель. У меня же все внутри сжалось от ее заплаканного, измученного вида.
– Вы уже в школу? – выдавил из себя, чтобы заполнить гнетущую тишину.
– Да, – сухо ответила она и крикнула. – Зайчонок, поехали, а то опоздаем.
