– Пошёл ты, придурок! – отталкиваю его со всей силы, отчего он теряет равновесие и заваливается на комод, снося все, что там стоит, но мне все равно. Спешу в гостевую спальню, пока он не пришел в себя. Но, как оказалось, злость отрезвляет, и уже в следующее мгновение он хватает меня за руку и дергает на себя, отчего я впечатываюсь со всей дури в его грудь. В нос ударяет этот омерзительный запах, и я чувствую, что еще чуть –чуть и меня точно вырвет.
– Куда собралась, сука? Я с тобой еще не закончил! – цедит он, встряхивая меня словно куклу, впиваясь в мои предплечья.
– Зато я с тобой закончила! – отрезаю дрожащим от ярости голосом и морщусь от боли. –Отпусти, мне больно.
– А мне нормально, да, смотреть, как на тебя дрочат все кому не лень? – орет он, специально сжимая еще сильнее. Теперь наверняка синяки останутся, но меня заботит не это.
– Не ори! Разбудишь ребенка! – шиплю от боли, пытаясь вырваться.
– Да ты что? Какой у нас сознательной стала мамочка всего за сутки, – ехидно поцокал он, но, тем не менее, втолкнул меня в спальню.
– Зато папочка, как был неадекватным придурком, так и остался! – выплевываю зло, растирая саднящую кожу. – У тебя паранойя, Гладышев! Не знаю, может, весна так действует, но прекрати себя так вести со мной! Я тебе не какая-то Оля Бензоколонка…
– А как себя надо вести с тобой? – перебив, ласково уточняет он, надвигаясь на меня. Я инстинктивно пячусь назад. Мне не нравится этот загоревшийся, совершенно невменяемый, звериный взгляд. И не зря…
Гладышев загоняет меня в угол и зажав, между стеной и собой, склоняется и выдыхает прямо в губы:
– Может, вот так? – задирает он подол моего домашнего платья и без церемоний ныряет холодной рукой в трусики, я тут же перехватываю её, сводя ноги.
– Ты совсем больной? Что ты творишь? – пытаюсь оттолкнуть его, но он блокирует мои руки и резко развернув меня лицом к стене, впечатывает в нее.
– А что такое? Тебе же нравится, когда тебя хотят? – намотав мои волосы на кулак, продолжает удерживать другой рукой мои руки, обдавая щеку горячим дыханием, и пошло потираясь напряженным пахом, отчего у меня по телу проходит дрожь омерзения.
– Прекрати! Ты отвратителен!
– А кто тебе, бл*дь, не отвратителен? –выплевывает, грубо дернув за волосы, отчего у меня в затылке разливается огненная боль, а на глазах выступают слезы, он же продолжает распалять сам себя. – Давай, поведай мне, кто тебе не отвратителен. Расскажи, как тебя твой танцорик трахал. Понравилось тебе? Текла под ним также, как подо мной течешь?
– Убери от меня руки, – задыхаюсь, не в силах поверить в происходящее, но он настолько озверел, что не хочет ничего слышать.
– Рассказывай, с-сука! –цедит пьяно, грубо шаря по моей груди, доводя меня до истерики. – Я спросил, текла под ним? Да или нет? Отвечай, бл*дь!
– Нет! – вырывается у меня рыдание.
– Что нет?
– Пошёл вон, скотина!
– Отвечай!
– Я сказала, нет! – кричу срывающимся голосом, задыхаясь от унижения.
– Лучше бы ты так «нет» кричала, когда он в тебя свой член вставлял. Или у тебя им рот был занят? Он мне рассказывал, что ты классно отсосала ему. Расстаралась что ли?
Застываю каменным изваянием, охренивая с происходящего. От шока не могу издать ни звука. Ловлю воздух ртом, пытаясь осознать этот п*здец, но от боли и ужаса на ум ничего не приходит. Гладышев же, воспользовавшись моим ступором, стягивает с меня трусы до середины бедра, и когда его ледяные пальцы начинают шарить у меня между ног, во мне что-то щелкает. Я понимаю, если он сейчас не остановится, если возьмет меня силой – это конец. С этого дна мы уже не поднимемся. Я многое могу стерпеть. И простить ему могу многое. Мне ли не знать, как от боли кроет? Когда тебя на ошметки рвет от желания уничтожить, растоптать любимого человека; когда от разочарования хочется орать, срывая связки, рыдать взахлеб и совершать немыслимые, совершенно дикие вещи, только бы перекрыть эту пустоту и безнадёжность.
Я все это пережила и знаю. Знаю, как ему хреново; как сомнения рвут на части и как хочется причинить еще большую боль, чтобы хоть чуточку отпустило, хоть самую малость стало легче. Вот только легче не станет. Только больней, противней и невыносимей. Он сам себе будет отвратителен, когда протрезвеет, а я… Я, как и всегда, прощу, но больше не смогу уважать его. А если не будет этого уважения, то не за что будет держаться. Поэтому, не взирая на несправедливость всего происходящего, на гордость, вопящую послать его куда подальше, давлю в себе протест, злость и обиду, замираю в его неласковых руках и всхлипнув, дрожащим голосом прошу:
– Олег, пожалуйста… Я прошу тебя, остановись. Ради бога, остановись! – голос срывается, и я начинаю рыдать. Гладышев замирает, я же сквозь слезы пытаюсь его дожать. – Я ведь люблю тебя, Олеж! Знаю, что тебе очень плохо, знаю, что непросто верить мне. Я все понимаю, родной, но пожалуйста, не надо так… Давай, не будем уничтожать друг друга. Я больше не хочу воевать, я счастья хочу. Простого, человеческого счастья для нас с тобой. Мы ведь можем, ты же знаешь, что мы можем, так зачем вот это?
Словно в ответ на мой вопрос, Гладышев отпускает мои руки и перестает вжимать меня в стену, отступая на шаг, отчего становится легче дышать и в тоже время коленки подкашиваются от нервного напряжения. Собираю остатки сил и заставляю свое дрожащее тело повернуться, чтобы в следующее мгновение утонуть в полном горечи и задушенной боли взгляде. Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза. Слезы, не переставая, текут по моим щекам, но я не замечаю их. Ничего не замечаю, кроме этой агонии в любимых глазах. И у меня внутри все переворачивается от полного осознания, что я сделала со своим мужчиной. Никогда еще я не чувствовала его боль так сильно, так остро, так живо. Сейчас же, он был открытой книгой, в которой я читала все, что он скрывал за маской равнодушия и холода. И боже, как же это больно! Как же невыносимо больно…
Не выдерживаю, подаюсь к нему навстречу и уткнувшись в грудь, обнимаю. Крепко-крепко. Мечтая забрать эту боль себе.
– Прости меня, – шепчу, задыхаясь от слез. – Если бы я могла что-то изменить… Но я не могу, Олеж. Ничего не могу. Даже унять эту боль я не в силах. Только просить тебя о прощении и надеяться, что однажды ты сможешь без оглядки на прошлое оценивать мои поступки. Сможешь мне верить. Всё, чего я хочу в этой жизни – это ты. Счастливый, улыбающийся и спокойный. Больше мне ничего не надо. Ни сцена, ни деньги, ни слава, ни уж тем более, вся эта тусовка. Только ты, любимый! Только ты один…
– Замолчи, – выдыхает он, но я не позволяю ему и слова сказать.
– Не замолчу, – отстраняясь, качаю головой и заключив его лицо в ладони, продолжаю. – Я люблю тебя! Так сильно люблю, что готова на все. Господи, Гладышев, я человека чуть не убила ради тебя! Кто еще так может? Знаю, мне гордиться нечем, но это не пустые слова. Я все сделаю: со сцены уйду, оборву все контакты, домом буду заниматься. Только не надо вот этого всего. Не надо, я тебя прошу…
