– Нет, спасибо, мое настроение уже ничего не спасет.
– Что этот придурок опять вымудрил?
Я с шумом втягиваю воздух и без всяких расшаркиваний, буднично сообщаю, хотя в душе творится черте что и хочется сдохнуть от боли:
– Кажется, он мне изменил.
– В смысле? Это сейчас какой-то оборот сравнительный? – со смешком отозвалась она, меня же прорывает.
– Да какой, бл*дь, оборот! Трахался он с кем-то этой ночью, пока я, как дура его вызванивала, ждала, прощение просила… – и тут я застываю, пораженная Гладышевской циничностью и жестокостью. Меня вдруг осеняет и от ужаса, от накатывающей, сносящей разум боли, я начинаю истерически хохотать. – Господи, он ведь все точь-точь повторил, представляешь?! Отомстил мне один в один, – смеюсь, захлебываясь слезами.
Илона смотрит на меня во все глаза, шокированная моей истерикой, но быстро приходит в себя, и обняв, дает возможность высказаться. Я плачу навзрыд, изливая душу, она же просто гладит меня по голове, как маленькую девочку и шепчет утешающие слова. В какой-то момент меня отпускает, и я потихоньку успокаиваюсь. Обессиленно привалившись к стене, закрываю глаза, чувствуя неимоверную усталость и опустошенность. Высказавшись, легче не стало. Стало никак. Хотелось просто лечь и умереть.
Я ждала, что Илона сейчас начнет речи в духе «а я тебе говорила» и прочее, но она вдруг заявила, отправляя меня в нокаут:
– Это все, конечно, подозрительно, но не пойман – не вор, как говорится. Ты его на этой тёлке верхом словила? Нет. Значит, есть вероятность, что ничего не было.
– Ой, я тебя умоляю, – скривилась я.
– А чего меня умолять? Гладышев мужик красивый, а главное – богатый. Повешаться ему на шею – милое дело, а выкружить телефон не так уж сложно, была бы фантазия. Возможно, он и флиртанул слегонца, с кем не бывает? Все-таки, кризис среднего возраста у мужика, а тут ты: молодая, сексуальная, красивая – соответствовать не просто, вот и заносит иногда. Но я уверенна, что не до такой степени, чтобы в чью-то кровать. Олег, он не из таких, так что утри слезы, моя дорогая, иди поспи, а потом в салон поедешь, подготовишься по полной программе и выведешь свое истерика в свет, пора ему напомнить, что за женщина рядом с ним и сколько не менее состоятельных мужиков готовы занять его место. А то у него, видать, склероз или маразм старческий начался.
Мне становится смешно и даже как-то легче, хоть и понимаю, что она всего лишь пытается меня приободрить. Поговорив еще немного, я все же отправляюсь спать. И, несмотря на раздрай в душе, быстро засыпаю. Снится мне какая-то ерунда, поэтому выспаться, как следует не получается. Просыпаюсь я по-прежнему измученная, но с четким пониманием, что уйти от Гладышева не смогу, и чтобы как-то сохранить какое-то подобие достоинства решаю вообще не поднимать тему предполагаемой измены.
С такими мыслями еду в салон, чтобы подготовиться не столько к вечеру, сколько к встречи с мужчиной, который в очередной раз сломал меня: размазал мою гордость, вытер ноги об мою любовь и плюнул на мое искреннее желание исправить все ошибки.
Спрашивается, в кого же я такая дура? И главное – зачем мне это все надо?
Честно, не знаю. Просто без него мне в разы хуже. Да что там? Мне жить не хочется. С ним же… пусть без гордости, пусть без достоинства, пусть без самоуважения, но зато с сердцем. Живая. Такой у меня приоритет, его мало, кто поймет, я и сама не понимаю, но иначе у меня не получается, а я пробовала. Шесть лет пробовала, но в оконцовке всегда возвращалась к тому же.
Чтобы отвлечься от тягостных мыслей, достаю телефон и обнаруживаю кучу пропущенных звонков и смс от Гладышева.
«Ты где?»
«Ян, пожалуйста, возьми трубку»
«Прости меня! Я повел себя, как мудак. Я очень сожалею.»
«Малыш, давай, поговорим.»
И все в таком покаянном духе, но я от этого не испытываю ни грамма удовлетворения и легче мне не становится. Напротив, в душе начинает закипать гнев, хочется высказать все, что я думаю об этих его сладких «простите – пожалуйста».
Что-то вчера он не очень утруждал себя вежливостью, поливая меня грязью. Господи, да как вообще хватило совести приехать после какой-то проститутки и устроить мне такой скандал?! И тут же напрашивается резонный вопрос – а может, ничего и не было, поэтому он себя и не чувствовал виноватым?
Эта мысль бальзамом ложиться на кровоточащее, ноющее сердце, но в тоже время меня начинает раздирать на части от желания поднять вопрос с изменой. И я не знаю, что делать: промолчать или все – таки докопаться до сути.
Сижу как на иголках во время процедур и, когда дело доходит до макияжа, понимаю, что у меня не хватит на него терпения. Поблагодарив мастеров, решаю сделать его сама.
Всю дорогу до дома я продолжаю думать, как мне поступить, но так ни к чему конкретному не прихожу. К счастью, Гладышева еще нет, поэтому у меня остается время на раздумья. Но мне оно ничуть не помогает в принятие решения. Я просто собираюсь по инерции и, достав проклятую рубашку из корзины, смотрю на след от помады, травя себе душу.
Когда слышу скрежет замка, диафрагму скручивает от волнения. С одной стороны хочется уже посмотреть Гладышеву в глаза, а с другой – так страшно увидеть в них ответ. Поэтому, когда слышу его шаги за дверью, трусливо сажусь за туалетный столик и начинаю сосредоточенно делать вид, что крашусь, только бы не смотреть на него, только бы занять себя чем-то.
Руки дрожат, сердце грохочет. Кажется, будто еще чуть-чуть и во мне что-то надорвется. И надрывается, когда меня окутывает аромат его парфюма. Втягиваю с шумом воздух, закрываю на мгновение глаза, а в следующее на туалетный столик аккуратно кладется фирменный футляр от Bulgari. Я понимаю, что это значит, и меня начинает трясти от этих избитых Гладышевских методов загладить свою вину.
– Что это? –спрашиваю резко, не скрывая раздражения и злости.
– Подарок, – просто отзывается он и неловко отводит взгляд, когда я смотрю на него через зеркало.
– Зачем? – вскидываю недоуменно бровь, душа клокочущее в груди презрение и ярость.
– А зачем, по – твоему, дарят подарки? – мягко уточняет он, выводя меня еще больше из себя.
– Ну, не знаю, – тяну насмешливо, не в силах удержаться от шпильки. – Кто-то дарит на память, а кто-то – чтобы потом забрать.
Гладышев невесело усмехается, но проглатывает колкость, и спокойно произносит, глядя мне в глаза:
– Это на память.
– Неужели?! И о чём же будет эта память? О том, как ты облил меня с ног до головы грязью, унизил и чуть не изнасиловал? Или о чем?
Он бледнеет, как полотно, сжимает плотно губы и молчит. У меня же вырывается горький смешок. Открыв футляр, смотрю на умопомрачительные серьги с огромными изумрудами и шикарный браслет в дополнение, и глаза жжет от обиды. Сглатываю колючий ком, и отодвинув от себя футляр, холодно произношу:
