– Забери. Мне такие «подарки» не нужны. Да и они мне к платью не подходят.
– Я заказал этот набор гораздо раньше, ты собиралась пойти другом платье, – выдает он, видимо, не придумав ничего получше.
– У меня все руки в синяках, – не щадя, сообщаю, едва сдерживаясь, чтобы не швырнуть ему в голову его цацки. Придурок! Как вообще ума и совести хватило их дарить после всего этого.
– Прости, Ян, я не знаю…
– Заткнись, Гладышев! Не надо втирать мне эту х*йню! – не выдержав, отбрасываю тушь. Руки трясутся от ярости и боли, которая все нарастает и нарастает. Меня захлестывает, и я понимаю, что не могу молчать. К чертям всё!
– Ты с кем-то трахался вчера? Что за шлюха названивала ночью? – плюнув на собственные решения, поворачиваюсь к нему, не в силах больше сходить с ума, думая об этом.
Гладышев застывает, сглатывает тяжело и отводит взгляд. А у меня внутри все переворачивается, слезы подступают к глазам. Прикусываю дрожащую губу, хватаю тушь и вновь пытаюсь накрасить ресницы, чтобы хоть чем-то занять себя. Все расплывается перед глазами, в душе месиво. Не могу поверить. Дышать не могу.
– Малыш, – на плечи ложатся его руки, которые я тут же скидываю. Вновь подступает тошнота. Эта скотина ко мне приехала сразу после какой-то бл*ди. Из груди вырывается смешок вперемешку со всхлипом.
– Что, отомстил? – выплевываю с горечью, глядя ему в глаза через зеркало. – Мало тебе было шести лет? Еще захотелось?
– Ян, ты всё неправильно поняла.
– Конечно. Я всё неправильно поняла. Думала, ты простил, думала – любишь, семью хочешь. А у тебя просто… взыграло, когда понял, что я и без тебя могу.
– Нет, малыш, все не так, – качает он головой и разворачивает меня к себе. Присев на корточки, нежно заключает мое лицо в свои ладони.
– Убери руки, меня от тебя тошнит, – плачу, отталкивая его, но он неумолимо притягивает меня к себе и шепчет, покрывая поцелуями мое лицо, собирая горячими губами слезы:
– Знаю, малыш. Я сам себе противен. Прости меня. Я перешел всякую грань. Этому нет оправдания, да я и не пытаюсь обелить себя. Просто хочу, чтобы ты знала, это не ты… такая, это просто я – замороченный, неуверенный в себе идиот, который ревнует тебя к каждому столбу. Ревнует и боится, как последний трус. Боится снова потерять тебя и провести еще столько же безликих, лишенных смысла лет.
– Тогда зачем? – выдыхаю сквозь слезы, глядя ему в глаза.
– Защитная реакция – как бы банально и тупо это не звучало, – пожимает он плечами с невеселым смешком. – Пытаюсь контролировать, действовать кнутом, на деле же разрушаю и своими руками подталкиваю к ошибкам.
– Если ты все это понимаешь, то почему тогда ведешь себя так?
– А я понял только сегодня, Ян. Знаешь, бродил по Хитровке, думал, анализировал, и пришел к выводу, что я слишком много позволяю себе в отношении тебя, да и вообще людей. Я стал совершенно нетерпимым, циничным, даже разнузданным. Наверное, деньги и власть меня все же испортили, – с усмешкой резюмировал он и спокойно продолжил. – Надо учиться сдерживаться, подстраиваться как-то. Отношения – это ведь компромисс и труд – так вроде говорят.
– Говорят… – соглашаюсь я и вытерев слезы, добавляю. – А еще взаимное уважение, любовь, доверие… верность! – делаю акцент на последнем слове, пристально глядя Олегу в глаза, ища в них признаки лжи и фальши, но их там нет.
– Я верен тебе, – твердо заявляет он, и предугадывая мой вопрос, поясняет. – С этой… Соней ничего не было. Она просто сидела со мной в баре и жаловалась на жизнь, я был пьян и мне стало ее жалко. Поэтому дал ей немного денег, и свой номер телефона, чтобы помочь с трудоустройством – вот и всё.
Мне хочется съязвить, ибо меня это все естественно бесит, но я сдерживаюсь и задаю лишь один вопрос:
– А рубашка у тебя почему в помаде?
Он непонимающе хмурится, пытаясь, видимо, что-то вспомнить, а потом с улыбкой разводит руками.
– Не знаю, Ян. Честно. Может, когда со стула слазила, навалилась – мазнула, может, еще что-то такое. Но у меня никаких баб не было.
– И я должна тебе поверить на слово?
– А я давал тебе хоть когда-то повод усомниться?
– Вчера. Да и как я поняла, Алиске ты верность не хранил.
– Это другое, – поморщившись, отмахивается он. У меня же вырывается смешок.
Мужичьё! Какие же они всё-таки козлы.
– Неужели?
– Да. Она – другое. А есть такие женщины, как ты, которым не изменяют.
– И что же это за женщины такие? – уточняю, не скрывая иронии. Зная, что сейчас начнется поток комплиментов: сексуальным, красивым, роскошным… Но Гладышев, словно читая мои мысли, качает головой и с едва заметной улыбкой, ласково проводит тыльной стороной ладони по моей щеке и шепчет:
– Любимые, малыш. Бесконечно любимые женщины.
От этого просто признания у меня все переворачивается в груди и одновременно сжимается, потому что это еще и упрек. Упрек мне, на который я никогда ничего не смогу ответить, кроме банального «прости». Вот и сейчас не нахожу слов. Просто смотрю в его глаза, тону в них и надеюсь, что он не врет. У меня нет стопроцентной уверенности, но я хочу ему верить. Я просто хочу верить и верю…
Глава 11
«…все решаемо и поправимо, если двое ориентированы друг на друга, а не исключительно на себя. Я сделал ставку на счастье, а не на покой.»
(с) Олег
Всё, завязываю с алкоголем! Пить мне категорически противопоказано.
Я это, конечно, и раньше знал, но сейчас, глядя, как Янка пытается замаскировать синяки на руках, чтобы одеть открытое платье, убеждаюсь окончательно. Хотя, если быть до конца честным, дело ведь вовсе не в алкоголе, а в том, что я всегда, с самого первого дня позволял себе слишком много по отношению к ней.
Как повесил ярлык гулящей девки – так и продолжал относиться, напрочь забывая про тормоза, зная, что в любом случае проглотит. И она глотала, я же заходил все дальше и дальше, позволял себе все больше и больше, гнул ее все сильней и сильней, подчиняя своим прихотям и желаниям, пока однажды она действительно не превратилась в ту, кого я из нее старательно лепил, и закономерно не хлестанула меня этим в ответ да так, что я потерялся в этой жизни.
И мне бы сделать выводы, раз мы решили попробовать снова. Но нет. Зачем? Теперь-то я имел полное право на всю эту гнусь. И стоило ей слегка превысить лимит моего доверия, как меня понесло: я начал культивировать свое разочарование, свою злость и боль, словно ополоумевшая от эстрогенов баба, не понимая, что иду по проторенному пути разрушения, по пути в никуда.
И только лишь ночью, когда Янка со слезами пыталась воззвать к моему разуму, я в полной мере осознал, что это не она сука, шлюха и далее по стандартному списку, это я – опьяневшей от вседозволенности мудак, не считающийся ни с чем, кроме собственных желаний, который вместо того, чтобы любить свою женщину и делать ее счастливой, утверждает над ней свою власть.
