Это были сослуживцы Дуровой, вместе с ней воевавшие с французами под Гутштадтом, Гейльсбергом и Фридландом. Трое из них начинали службу «товарищами» почти одновременно с Соколовым в 1806–1807 гг., а остальные гораздо раньше. Так, вместе с Надеждой Андреевной «товарищем» в Польский полк поступил Карл Иванович Маркевич, «из польского шляхетства Волынской губернии Луцкого уезда, за отцом его крестьян не имеется, доказательств о дворянстве не представил». В «товарищах» он пробыл с марта 1807 года по март 1809-го, затем стал унтер-офицером и в июле 1811 года – портупей-юнкером.
Иван Томашевич Гергилевич, «из польского шляхетства Австрийской короны Львовской губернии Замостского уезда, за отцом его крестьян не имеется, доказательств о дворянстве не представил», пришел в полк в марте 1806 го да «товарищем», в унтер-офицеры был произведен в марте 1809 года, в портупей-юнкеры – в январе 1811 года. В отличие от Маркевича Гергилевич умел читать по латыни. Но и такое широкое образование не помогло ему быстро сделать карьеру в уланах. Недаром авторы Устава вскользь замечали в одном из его параграфов, что «способность только к письменным делам… в сравнении со службою во фронте есть совсем побочное дело…»
Если бы не встреча с императором Александром I, которому не понадобились никакие «доказательства о дворянстве», то сначала Надежду Андреевну произвели бы не в офицеры, а в унтер-офицеры, потом – в портупей-юнкера и уж затем – в корнеты. Но коннополец Соколов и назван… унтер-офицером в двух документах, дошедших до нашего времени.
Первый из них, датируемый 13 ноября 1807 года, является рапортом главнокомандующего генерала от инфантерии графа Ф. Ф. Буксгевдена, написанным в ответ на запрос государя о «товарище» конного Польского полка Соколове. Второй документ – письмо графа Ливена своему преемнику на посту военного министра графу Аракчееву от 21 февраля 1808 года: «…дочь коллежского советника Андрея Дурова в прошлом 1807 году, скрыв свой пол, определилась в Польский уланский полк рядовым под именем Соколова и служила всю прошедшую кампанию с отличием, за что произведена была в унтер-офицеры…»
Месячные рапорты Польского полка за 1807 год, по которым можно было бы неопровержимо установить истину, не сохранились. Сама Надежда Андреевна пишет только о том, что в унтер-офицеры произвели ее приятеля Вышемирского, с которым она начинала службу. Но ведь ей вздумалось в книге «поправлять» и другие события из своего солдатского прошлого. Доверие к процитированным документам вызывает то, что их авторы воочию видели Соколова. Отличить же рядового от унтер-офицера визуально было просто: серебряный галун шириной в 22 мм у унтер-офицеров нашивался по краям воротника и на обшлагах мундира. Наверное, эта полоска серебра броско и эффектно смотрелась на малиновом воротнике и обшлагах, присвоенных строевым чинам конного Польского полка.
Встреча с государем
Когда князь В*** отворил мне дверь государева кабинета и затворил ее за мною, государь тотчас подошел ко мне, взял за руку и, приблизясь со мною к столу, оперся одной рукою на него, а другою продолжая держать мою руку, стал спрашивать вполголоса и с таким выражением милости, что вся моя робость исчезла и надежда снова ожила в душе моей. «Я слышал, – сказал государь, – что вы не мужчина, правда ли это?» Я не вдруг собралась с духом сказать: «Да, ваше величество, правда!» С минуту я стояла, потупив глаза, и молчала; сердце мое сильно билось, и рука дрожала в руке государевой! Государь ждал! Наконец, подняв глаза на него и сказывая свой ответ, я увидела, что государь краснеет; вмиг покраснела я сама, опустила глаза и не поднимала уже их до той минуты, в которую невольное движение печали повергло меня к ногам государя! Расспросив ПОДРОБНО ОБО ВСЕМ, что было причиною вступления моего в службу, государь много хвалил мою неустрашимость, говорил: ЧТО ЭТО ПЕРВЫЙ ПРИМЕР В РОССИИ; ЧТО ВСЕ НАЧАЛЬНИКИ ОТОЗВАЛИСЬ ОБО МНЕ С ВЕЛИКИМИ ПОХВАЛАМИ, НАЗЫВАЯ ХРАБРОСТЬ МОЮ БЕСПРИМЕРНОЮ; ЧТО ЕМУ ОЧЕНЬ ПРИЯТНО ЭТОМУ ВЕРИТЬ И ЧТО ОН ЖЕЛАЕТ СООБРАЗНО ЭТОМУ НАГРАДИТЬ МЕНЯ И ВОЗВРАТИТЬ С ЧЕСТИЮ В ДОМ ОТЦОВСКИЙ, ДАВ… Государь не имел времени кончить; при слове: ВОЗВРАТИТЬ В ДОМ! я вскрикнула от ужаса и ту же минуту упала к ногам государя: «Не отсылайте меня домой, ваше величество», – говорила я голосом отчаяния, – не отсылайте! я умру там! непременно умру! Не заставьте меня сожалеть, что не нашлось ни одной пули для меня в эту кампанию! Не отнимайте у меня жизни, государь! я добровольно хотела ею пожертвовать для вас!..
Н. Дурова.
«Кавалерист-девица. Происшествие в России»
Очень сильно, искренне и эмоционально описала Надежда Андреевна две свои встречи с императором Александром I. Пожалуй, это самые яркие страницы в ее книге. Рассказ молодой женщины, которая просит у самодержца «неслыханной милости» – права служить в его армии, читается с неослабевающим интересом. При всем при том, что это именно рассказ, а не прямой диалог, так как Дурова вовсе не желала (или не могла) передать читателям абсолютно ВСЕ детали своих бесед с Александром Павловичем. Потому весьма кратко пишет она о том, ЧТО говорила, и весьма подробно о том, КАК говорила: «вмиг покраснела», «движение печали повергло меня к ногам государя», «вскрикнула от ужаса», «обнимала колени государевы и плакала», «говорила это, сложа руки, как перед образом, и смотря на государя глазами полными слез», «затрепетала от радости»…
За этим описанием встает картина неимоверно трудного для «кавалерист-девицы» разговора, в ходе которого ей удалось изменить первоначальное намерение царя отправить героиню – пусть почетно, с наградой – но все-таки домой к отцу, в Сарапул. Она смогла внушить императору, что способна преодолевать женские слабости, способна достойно носить мундир воина. Она выпросила у него ту награду, о которой мечтала всю жизнь, – чин офицера. Александр Павлович поддался на уговоры. Но это было неспроста: перед ним на столе лежали документы, доставленные в столицу доверенными лицами и подтверждавшие слова «товарища» (унтер-офицера) конного Польского полка Соколова.
Появлению этих документов на свет предшествовал целый ряд событий, и начало им положила сама «кавалерист-девица». Перед выходом эскадрона ротмистра Каземирского в поход из Гродно в Восточную Пруссию она отправила письмо отцу. Это был очень рискованный шаг, который мог привести к краху все ее предприятие. Однако мысль о том, что она может погибнуть на войне безвестно, беспокойство о судьбе сына, тоска по дому подтолкнули героиню к такому поступку:
«Пишу к отцу, где я и что я теперь; пишу, что, падая к стопам его и обнимая колена, умоляю простить мне побег мой, дать благословение и позволить идти путем, необходимым для моего счастия. Слезы мои падали на бумагу, когда я писала, и они будут говорить за меня отцовскому сердцу…»
Письмо, отправленное в начале мая 1807 года из Гродно, видимо, было получено в Сарапуле в конце того же месяца. К этому времени в доме Дуровых развернулся очередной акт семейной драмы. Мать Надежды Андреевны, уже тяжело больная и удрученная новой изменой мужа, уехала к своим родителям на Украину. Желая разжалобить ее и в конечном счете вернуть обратно, А. В. Дуров переслал ей письмо старшей дочери. Но было уже поздно. Анастасия Ивановна умерла. Сообщение об этом он получил, скорее всего, в июле или в августе, так как 27 августа 1807 года датировано его письмо младшему брату Николаю, проживавшему тогда в Санкт-Петербурге. Оригинал письма утрачен. Фрагмент его был опубликован Н. Н. Мурзакевичем в журнале «Русский архив» в 1872 году на стр. 2043:
