Но почему Александр I не вернул свою крестницу в конный, с ноября 1807 года – уланский Польский полк, в котором ей прочили карьеру офицера и без царского вмешательства? Почему он дал ей новую фамилию?
Ответ на эти вопросы есть.
Он содержится в письме отца «кавалерист-девицы» А. В. Дурова, отправленного графу X. А. Ливену, скорее всего, в конце января 1808 года: «Прошу Ваше сиятельство внять гласу природы и пожалеть о несчастном отце, прослужившем в армии с лишком двадцать лет, а потом продолжавшем статскую службу также более двадцати лет, лишившись жены, или лучше сказать, наилучшего друга, и имея надежду на Соколова, что, по крайней мере, он усладит мою старость и водворит в недрах моего семейства спокойствие, но во всем вышло противное: он пишет, что в полк едет служить, куда – не изъясняя в письме своем. Нельзя ли сделать милость уведомить почтеннейшим Вашим извещением, где и в каком полку, и могу ли я надеяться скоро иметь ее дома хозяйкою…»
Ни разу в своей книге Надежда Андреевна даже словом не обмолвилась о том, как относился родной отец к ее побегу из дома, к намерению изменить свою жизнь и служить в армии. Пишет она, что просила у него прощения, но простил ли свою старшую дочь сарапульский городничий – об этом не сообщает. Из его послания графу Ливену ясно, что Андрей Васильевич к поступку Дуровой-Черновой относился резко отрицательно. Будучи уже уведомлен о решении государя, он тем не менее вновь обращается в высокие инстанции с просьбой «скоро иметь ее дома хозяйкою».
В этом споре дочери с отцом Александр Павлович, к вящему удивлению ее родственников, встал на сторону героини. Ему пришлось подумать о том, как уберечь ее от дальнейших поползновений отца, непременно желавшего вернуть молодую женщину в лоно семьи. Также надо было позаботиться о том, чтобы сохранить инкогнито «кавалерист-девицы».
Между тем уже в штаб-квартире главнокомандующего графа Ф. Ф. Буксгевдена, несмотря на предписание из столицы о секретном расследовании в конном Польском полку, чиновники стали разглашать сенсационную новость об «амазонке в русской армии». Первым это сделал поручик Нейдгардт. «Он оставил меня в зале, а сам ушел к своему семейству во внутренние комнаты, – пишет Дурова. – Через четверть часа то одна голова, то другая начали выглядывать на меня из недотворенной двери…»
В книге есть еще один эпизод, который доказывает, что именно после приезда Надежды Андреевны в Витебск и произошла, так сказать, «утечка информации». С носителем ее Дурова столкнулась, будучи корнетом Мариупольского гусарского полка, в 1809 году: «…в числе гостей был один комиссионер (т. е. чиновник Комиссариатского департамента Военного министерства. – А.Б.) ПЛАХУТА, трехаршинного роста, весельчак, остряк и большой охотник рассказывать анекдоты. Во множестве рассказываемых им любопытных происшествий я имела удовольствие слышать и собственную свою историю: “Вообразите, – говорил Плахута всем нам, – вообразите, господа, мое удивление, когда я, обедал в Витебске, в трактире, вместе с одним молодым уланом, слышу после, что этот улан АМАЗОНКА, что она была во всех сражениях в Прусскую кампанию и что теперь едет в Петербург с флигель-адъютантом, которого царь наш нарочно послал за нею! Не обращая прежде никакого внимания на юношу-улана, после этого известия я не мог уже перестать смотреть на героиню!” “Какова она собою?” – закричали со всех сторон молодые люди. «Очень смугла, – отвечал Плахута, – но имеет свежий вид и кроткий взгляд, впрочем, для человека непредупрежденного в ней незаметно ничего, что бы обличало пол ее; она кажется чрезмерно еще молодым мальчиком”…
Остановить распространение слухов о том, что с разрешения государя в русской армии служит офицером женщина, было уже невозможно. Но порою рассказы об этом принимали совершенно необычную форму и пугали население. Интересное свидетельство оставила иностранка Мэри Вильмот, которая жила у княгини Дашковой в селе Троицком Калужской губернии. В письме, датированном 4 июля 1808 года, она пишет своим родным:
«…Прошел странный слух, что крестьянских девушек станут брать на службу в армию. Этому слуху до того поверили, что среди крестьян распространилась настоящая паника и все они предпочли поскорее выдать своих дочерей замуж, все равно за кого, чтобы не видеть их взятыми на государеву службу. Были перевенчаны дети 10–13 лет, церкви ломились от венчающихся пар, а священники распускали все новые слухи, чтобы больше увеличить свои доходы от свадеб. В некоторых деревнях священники советовали крестьянам поторопиться, потому-де, что скоро выйдет новый указ, запрещающий все свадьбы до тех пор, пока не наберут полки… В Москве я слышала обо всей этой истории, но совершенно не представляла себе, что размах ее так широк».
Слухи о женщине в армии стали усиленно циркулировать в обществе и перед Отечественной войной 1812 года, особенно – в период боевых действий с французами. Тогда они имели явно патриотическую окраску и служили укором тем, кто уклонялся от военной службы, а люди подобного рода встречались даже в среде дворянства. «Замечаю я, что носится какой-то глухой, невнятный слух о моем существовании в армии. Все говорят об этом, но никто, никто ничего не знает; все считают возможным, но никто не верит; мне не один раз уже рассказывали собственную мою историю со всеми возможными искажениями: один описывал меня красавицею, другой уродом, третий старухою… Судя по этим описаниям, я могла б быть уверенною, что никогда и ничьи подозрения не остановятся на мне…» – сообщает Дурова, рассказывая о своем возвращении на службу летом 1813 года.
Все это означало, что меры, которые по договоренности с героиней император Александр I предпринял в декабре 1807 года, вполне себя оправдали. Был применен метод разделения информации. Общественность, взбудораженная появлением «русской амазонки», вдруг потеряла ее из виду, так как в цепочке фактов, ставших достоянием публики, пропали важные звенья.
Не случайно любитель анекдотов комиссионер Плахута не мог ничего добавить к своему рассказу. Он и его знакомые из штаб-квартиры армии не знали, что стало с амазонкой в Санкт-Петербурге.
А. В. Дуров, его брат Н. В. Дуров и вся многочисленная родня до начала 1809 года не знали, что Александра Соколова больше не существует. Неизвестно им было также, в каком полку продолжает службу Надежда Андреевна. Переписка с ней шла через военного министра, на конвертах они писали: «Для Александра Соколова». Лишь в начале 1809 года, после первой поездки Дуровой в Сарапул на проводы ее сына Ивана в Императорский военно-сиротский Дом Андрей Васильевич узнал, что его старшая дочь – теперь обер-офицер гусарского полка и носит другую фамилию.
Однополчане корнета, а затем поручика Александрова из-за отсутствия у него усов догадывались о чем-то, но, конечно, им было неведомо подлинное имя «кавалерист-девицы», ее происхождение, биография, служба в конном Польском полку и первый ее, так сказать, псевдоним. Они могли только удивляться тому, что командир взвода, необщительный и скромный молодой офицер, состоит в переписке с военным министром и лично известен государю.
Полной информацией владели лишь два лица: сам государь и военный министр. За время армейской службы Дуровой на этом посту сменилось четыре человека: граф Х. А. Ливен до января 1808 года, граф А. А. Аракчеев – с января 1808 года до января 1810 года, М. Б. Барклай де Толли – с января 1810 года до сентября 1812 года, князь А. И. Горчаков – с сентября 1812 года до начала 1816 года. О том, как передавалась эта конфиденциальная информация, рассказывает письмо Ливена Аракчееву, датированное 21 февраля 1808 года. В этом письме прямо говорится о сохранении тайны Дуровой-Черновой, которая была «товарищем» в конном Польском полку и по воле царя стала корнетом Александром Александровым…
