К этому времени в офицерском собрании могли уже раскладывать ломберные столы, покрытые зеленым сукном, и составлять партии желающих сыграть в карты. Карточная игра получила повсеместное распространение в офицерской среде. Но Надежда Андреевна карточную игру и картежников осуждала. Об этом говорится в ее повести «Игра судьбы, или Противозаконная любовь». Другое повсеместное увлечение молодых дворян она всячески поддерживала и разделяла. Это были балы – наиболее яркое событие повседневной жизни офицерства. Много лет спустя, уже живя в Петербурге, «кавалерист-девица» даже опубликовала рассказ «Бал» (журнал «Отечественные записки», 1840 г., т. 7, отд. 8, с. 32–62).
С большой художественной убедительностью написала она о том, что бал есть отражение в миниатюре самой жизни общества, и многие стороны этой жизни, как хорошие, так и плохие, находят свое воплощение в событиях яркого вечернего празднества. Любовь, ревность, зависть, поиски счастья, жажда успеха, разочарование – все можно увидеть на балу, все пережить и обо всем составить свое представление.
Увлечение балами шло от царского двора. Александр I очень любил эти вечерние празднества и сам был прекрасным танцором. Традиционный бальный сезон продолжался недолго: с Рождества и до Великого поста. Но часто балы давали и летом, и осенью, чтобы отметить какое-нибудь событие, например приезд важного гостя. Известно, что сообщение о переправе «Великой армии» Наполеона через Неман и начале Отечественной войны 1812 года Александр Павлович получил на балу. Этот бал дал в его честь 13 июня 1812 года в своем загородном имении близ города Вильно генерал от кавалерии граф Бенигсен.
Когда Дурова служила в Мариупольском гусарском полку, один бал ей запомнился особенно. В это время она находилась в Киеве на ординарцах в штабе Киевского военного губернатора генерала от инфантерии М. А. Милорадовича. Бал был посвящен именинам вдовствующей императрицы и происходил в июне 1810 года…
Казалось бы, все хорошо в этом лучшем из миров. Надежда Андреевна приятно проводит свободное время в семьях подполковника Павлищева и майора Станковича, танцует свою любимую мазурку на балах, а на службе ладит и с начальством, и с нижними чинами вверенного ей взвода, которые для нее – «бравые мариупольские гусары», «достойные товарищи».
Но вдруг, уехав из полка в отпуск 19 декабря 1810 го да, корнет Александров через три месяца, 11 марта 1811 года оказывается в Санкт-Петербурге и подает прошение графу Аракчееву о переводе своем в Литовский уланский полк, так как он не смеет государя «утруждать просьбами о пожаловании денег для мундира гусарского» и ходатайствует о продлении ему отпуска до 15 апреля. Отпуск Дуровой не продлили, но в Литовский уланский полк перевели. Также она получила за счет казны сукно на новый мундир и некоторые вещи к нему (видимо, эполеты и офицерский шарф. – А.Б.) на сумму 178 рублей 12 с половиной копеек и 300 рублей – на проезд до нового места службы.
Этот неожиданный поворот в биографии первой русской женщины-офицера немало занимал исследователей, которые выдвигали разные версии случившегося. Например, А. А. Сакс высказывал в своей книге предположение, что Дуровой пришлось уйти из Мариупольского полка потому, что в корнета Александрова влюбилась старшая дочь подполковника Павлищева. Жениться на ней юный корнет, само собой разумеется, не мог и, чтобы не компрометировать девушку, срочно перевелся в другую воинскую часть. Как говорится, с глаз долой – из сердца вон.
Эта версия представляется маловероятной. Скорее всего, офицеры-мариупольцы догадывались о тайне корнета Александрова. Впрочем, Надежда Андреевна сама пишет об этом почти буквально: «Правда, что и мои однополчанки (имеются в виду жены офицеров. – А.Б.) не пропускают случая приводить меня в краску, называя в шутку: «ГУСАР-ДЕВКА».
При тех тесных, можно сказать, даже родственных, семейных отношениях, которые были характерны для полкового офицерского сообщества в начале XIX века, это и немудрено. Наиболее полную картину нравов, царивших тогда в кавалерийских полках, нарисовал младший современник Дуровой Фаддей Венедиктович Булгарин (1789–1859 гг.), как и амазонка, служивший в легкой кавалерии (с 1806 по 1809 г.), участвовавший в сражениях при Гутштадте, Гейльсберге и Фридланде.
Ф. В. Булгарин. Гравюра XIX в.
«Офицеры одного полка – одна семья… – пишет он. – Я уже сказывал, что между офицерами все было общее… Честь, дух, время, труды, деньги, развлечения, неприятности, опасности». Булгарин приводит пример проявления такой общности. Весной 1807 года, при походе Уланского Цесаревича полка из Петербурга в Восточную Пруссию, майору Притвицу, раненному в голову в битве при Аустерлице, стало плохо. Рана привела к внезапному умопомешательству, и уланы оставили бедного майора в Риге на руках у жены, не имевшей иных средств к существованию, кроме его офицерского жалованья. При этом свои деньги («порционы» за три месяца похода, всего около 7 тысяч рублей) офицеры отдали несчастному сослуживцу и далее питались из солдатского котла.
Каждый полк легкой кавалерии представлял собой нечто вроде замкнутой военной общины. Ее скрепляла не только армейская дисциплина, но и общность симпатий и интересов, порой вовсе не материальных. Такое полковое сообщество, как писал военный историк В. В. Крестовский, являлось само по себе «чем-то вроде самостоятельного, живого, одухотворенного организма, представляющего собой как бы отдельное собирательное лицо…». В силу этих обстоятельств человек, надевая полковой мундир, невольно начинал чувствовать себя существом иным, несколько отрешенным от всего остального мира.
Вполне возможно, что тайна корнета Александрова была признана тайной всех офицеров-мариупольцев, тайной их замкнутой военной общины, и они даже гордились тем, что государь, своею волею поместив царскую крестницу именно в их полк, оказал им таким образом особое доверие, особую честь. Поведение на службе и в быту женщины-офицера, по-видимому, также не вызывало у них никаких нареканий. Однако какое-то внезапное событие, полностью изменившее ситуацию, заставило Надежду Андреевну перейти из гусар в уланы, хотя делать это ей очень не хотелось: «С прискорбием рассталась я с моими достойными товарищами! с сожалением скинула блестящий мундир свой и печально надела синий колет с малиновыми отворотами!»
Судя по всему, в книге она не могла раскрыть истинную причину этого перехода и должна была дать читателям любое другое, но достаточно убедительное объяснение. Дурова выбрала простой, по-житейски весомый аргумент: проблемы с финансами – и ввела его в повествование исподволь:
«Не знаю, что мне делать! Деньги исчезают, как дым, и куда, не понимаю. Я не играю в карты, не пью вина, ничего не покупаю; но как только обращу ассигнации в серебро, то эти ЗЛОТЫЕ, ГРОШИ, ДВУДЕСТУВКИ рассыплются, как прах… Мне стыдно было сказать, что гусарский мундир был слишком дорог для меня по неумению распоряжаться деньгами».
Интересно то, что в книге Надежда Андреевна лишь один раз правильно назвала сумму царского вспомоществования и дату ее получения: 500 рублей весной 1808 года. Затем она пишет сначала о тысяче рублей, пожалованной ей государем, но когда это пожалование состоялось, не сообщает, и о 500 рублях, переданных ей Барклаем де Толли при ее приезде в столицу (в каком году это было, не указывает).
