Для его защиты из состава 2-й Западной армии выделили отряд численностью до 12 тыс. человек (примерно 8 тысяч пехоты и 4 тысячи кавалерии) при 36 орудиях под командованием генерал-лейтенанта А. И. Горчакова. Он должен был прикрыть отход арьергарда Коновницына и задержать наполеоновские войска у редута для того, чтобы было завершено строительство укреплений на основной позиции и определено направление главного удара противника.
Войска Горчакова подходили к редуту под гул артиллерийской канонады, который раздавался со стороны Колоцкого монастыря. Здесь конница и пехота арьергарда вела упорный бой с авангардом «Великой Армии». Французская артиллерия громила русские колонны. «Бой ужасный! – вспоминал впоследствии его участник Д. В. Давыдов, командовавший тогда батальоном в Ахтырском гусарском полку. – Нас обдавало градом пуль и картечей, ядра рыли колонны наши по всем направлениям…»
Литовские уланы шли вместе с другими полками 4-го кавкорпуса: Ахтырским гусарским, драгунскими Киевским, Новороссийским, Харьковским и Черниговским. На пути из Ельни к Шевардино они также попали под обстрел вражеских орудий, отбивались от нападений вражеской кавалерии.
Согласно полковому рапорту в бою при селе Шевардино было убито 11 «товарищей» и 10 «шеренговых», 30 строевых лошадей, ранено 2 унтер-офицера, 11 рядовых и 18 строевых лошадей. Также пострадал один обер-офицер – поручик Александров из эскадрона полковника Скорульского. Он получил контузию от ядра и легкое ранение левой ноги.
Документы неопровержимо свидетельствуют: «кавалерист-девица» была ранена 24 августа 1812 года. Но сама она в своем произведении отнесла это ранение к другому дню – к 26 августа, к боевым действиям на поле знаменитой Бородинской битвы:
«26-го августа. Адский день! Я едва не оглохла от такого, неумолчного рева обеих артиллерий. Ружейные пули которые свистали, визжали, шикали и, как град, осыпали нас, не обращая на себя ничьего внимания; даже и тех, кого ранили, и они не слыхали их: до них ли было нам!.. Эскадрон наш ходил несколько раз в атаку, чем я была очень не довольна: у меня нет перчаток, и руки мои так окоченели от холодного ветра, что пальцы едва сгибаются; когда мы стоим на месте, я кладу саблю в ножны и прячу руки в рукав шинели; но когда велят идти в атаку, надобно вынуть саблю и держать ее голою рукою на ветру и холоде. Я всегда была очень чувствительна к холоду и вообще ко всякой телесной боли; теперь, перенося днем и ночью жестокость северного ветра, которому подвержена беззащитно, чувствую, что мужество мое уже не то, что было с начала кампании. Хотя нет робости в душе моей и цвет лица моего ни разу не менялся, я покойна, но обрадовалась бы, однако ж, если б перестали сражаться. Ах, если бы я могла согреться и опять почувствовать, что у меня есть руки и ноги! Теперь я их не слышу.
Желание мое исполнилось; нужды нет, каким образом, но только исполнилось; я не сражаюсь, согрелась и чувствую, что у меня есть руки и ноги, а особливо левая нога очень ощутительно дает мне знать, что я имею ее; она распухла, почернела и ломит нестерпимо: я получила контузию от ядра. Вахмистр не допустил меня упасть с лошади, поддержал и отвел за фронт. Несмотря на столько битв, в которых была, я не имела никакого понятия о контузии; мне казалось, что получить ее не значит быть ранену, и потому, не видя крови на колене своем, воротилась я к своему месту. Подъямпольский, оглянувшись и видя, что я стою перед фронтом, спросил с удивлением: “Зачем ты воротился?” – “Я не ранен”, – отвечала я. Ротмистр, полагая, что меня ударила пуля на излете, успокоился, и мы продолжали стоять и выдерживать огонь до самой ночи. Тогда неприятель начал освещать нас светлыми ядрами, живописно скачущими мимо нашего фронта; наконец и эта забава кончилась, все затихло. Полк наш отступил назад и спешился; но эскадрон Подъямпольского остался на лошадях. Я не в силах была выдерживать долее мучений, претерпеваемых мною от лома в ноге, от холода, оледенявшего кровь мою, и от жестокой боли всех членов (думаю, оттого, что весь день ни на минуту не сходила с лошади)…»
Ранение Надежды Андреевны, которому она поначалу не придала большого значения, впоследствии оказалось достаточно серьезным. Контузия левой ноги мучила ее потом очень долго. Об этом говорится в рапорте сарапульского лекаря Вишневского. Он осматривал раненого поручика Литовского уланского полка Александрова в феврале 1813 года и написал: «…на левой ноге на два перста повыше колена имеется большая опухоль, распространяющаяся вверх бедренной кости, впоперек оной ноги, где сия опухоль, имеется приметный рубец шириною четыре геометрических линии, длиною до одного вершка. Кость не была повреждена… На вопрошание его Александров… ответил ему, Вишневскому, что рубец сей причинен ему, будучи в сражении против неприятеля, от коснувшейся картечи с причинением в кости боли, от которой с тех пор и по сие время на самом том месте не сходит опухоль…»
Дурова, считая себя легкораненой, вместе с однополчанами отправилась ранним утром 26 августа на боевые позиции, назначенные литовским уланам приказом Главнокомандующего. Так поступили многие легкораненые русские офицеры и солдаты, оставшиеся в своих воинских частях после боя за Шевардинский редут. Они понимали огромное значение будущей битвы для судьбы своей родины и хотели участвовать в ней.
Перед сражением, 25 августа вечером, по расположению наших полков прошел крестный ход с иконой Смоленской Богородицы.
Диспозиция для 1-й и 2-й Западных армий была подписана Голенищевым-Кутузовым 24 августа 1812 года. Главнокомандующий считал местность у Бородина одной «из наилучших, которую только на плоских местах найти можно: По его мнению, слабым участком был левый фланг, но этот недостаток он рассчитывал «исправить искусством».
В донесении императору Александру I он писал: «Желательно, чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции, тогда я имею большую надежду к победе».
На кроках (набросках к плану. – А.Б.) боевых позиций у Бородина, которые Голенищев-Кутузов подписал 25 августа и которые сохранились до наших дней, хорошо видно расположение Литовского уланского полка. Он стоял левее деревни Семеновское. Справа от него находились полки 27-й пехотной дивизии, слева – Ахтырский гусарский полк, позади – полки 2-й кирасирской дивизии генерал-майора Дуки. Основным опорным пунктом являлись укрепления, прикрывавшие левый берег Семеновского оврага и получившие название «Багратионовы флеши».
Честь почина кавалерийских схваток на поле Бородина принадлежала гусарам Ахтырского полка и драгунам Новороссийского полка. Защищая укрепления, они яростно врубились в колонны вражеской пехоты во время второй атаки французов, которая началась в 6 часов 30 минут утра и продолжалась около получаса. Тем не менее противнику удалось прорваться на южную флешь. Выбила его оттуда доблестная русская пехота – полки 27-й дивизии генерал-майора Д. П. Неверовского.
Командующий 4-м кавкорпусом генерал-майор граф Сиверс, видя, что напряжение боя нарастает, отрядил на помощь пехоте Литовский уланский, Ахтырский гусарский, Киевский драгунский полки. Обскакав Семеновское справа, наши конники примчались к укреплениям и встретились здесь с легкой кавалерией генералов Бермана и Брюйера. Уланы, гусары и драгуны легко оттеснили французов с поля перед укреплениями. К 9 часам утра неприятель откатился на свои исходные позиции.
