– Да, – коротко отвечаю я.
– Тебе только на пользу пойдет короткая передышка, пусть и всего на четыре дня. На-ка вот. – Он протягивает мне стакан, который держал в руке. – У тебя такой вид, словно тебе сейчас не помешает хлебнуть пивка.
– Спасибо. – Я беру у него стакан, но не могу заставить себя сделать глоток. – Пап, вот скажи, если бы кто-то сделал что-то плохое, но с благими намерениями… ты бы смог понять, почему он это сделал?
Отец некоторое время размышляет.
– Ты хочешь сказать, к примеру, кто-нибудь ограбил бы банк, потому что его семья голодает?
– Ну да, что-то в таком роде.
– Кто-то пострадал, когда он грабил банк?
– Нет.
– Тогда, по-моему, тут ничего такого нет, хоть это и нехороший поступок, конечно. Только если его родным действительно нечего есть, а не то что он просто хотел купить деткам приставку.
– А если его жена очень расстроится, когда узнает, что он ограбил банк? Рассердится на него, несмотря на то, что он действовал в их интересах? – спрашиваю я, развивая его аналогию.
– Ты хочешь сказать, когда они получили то, что им нужно?
– Да.
Он идет к садовой стенке, и я следую за ним.
– По мне, ее недовольство проистекало бы скорее из чувства вины, – говорит он, когда я усаживаюсь рядом с ним. – Ну, в смысле она ела с удовольствием, а знай она, что еда куплена на краденые деньги, может, и есть бы не стала.
– Но если бы он сразу сказал, откуда взялись деньги, и она не стала бы есть, они бы померли с голоду, – замечаю я.
– Потому-то он ей и не сказал.
– Именно так.
– Он просто хотел, чтобы его семья в последний раз поела с удовольствием.
У меня перехватывает горло.
– Да, – отвечаю я.
– Ну, и я бы ничего против не имел.
– Даже если родные его за это возненавидят? – спрашиваю я сдавленным голосом. – Даже если он потеряет их навсегда?
– Не станут они его ненавидеть. Может, поначалу, но не вечно же.
– Надеюсь, ты прав.
Тут он поворачивается и смотрит на меня:
– Тот человек… может, ему, пока до этого не дошло, стоило бы посоветоваться с отцом.
– Ну да, – негромко соглашаюсь я. – Может, и стоило бы.
– Почему же он сейчас не расскажет отцу?
– Потому что сначала он должен рассказать жене.
Некоторое время он молчит, как бы давая мне время передумать.
– Скоро праздник кончится, – произносит он наконец. – Все прошло просто замечательно. В точности так, как мечтала Ливия.
– Который час?
Он разглядывает циферблат часов, подставляет его под луч света, пробивающийся из шатра:
– Десять минут третьего.
– Ты не мог бы попросить Джоша, чтобы он закруглялся? Пусть он поставит «Освобожденную мелодию». Это песня, которую я выбрал. Специально для Ливии.
– Надеюсь, ты попросил найти ее в исполнении The Righteous Brothers.
– Разумеется.
Минуты через две я уже слышу первые аккорды этой песни и невольно вспоминаю день нашей свадьбы. Как мы танцевали под эту мелодию в том обшарпанном пабе. И как сильно я любил ее тогда. Не меньше, чем люблю сейчас.
Я иду к террасе, где Ливия уже поджидает меня, и заключаю ее в объятия. Мы не разговариваем, мы просто танцуем, наши тела так близко друг к другу, ее голова у меня на плече, моя рука у нее в волосах. И я думаю: может, это последний раз, когда она позволяет мне ее обнять?
Ливия
МЫ С АДАМОМ ТАНЦУЕМ, и я с трудом сдерживаю слезы. Я знаю, что все, кто нас видит, примут их за слезы радости. Но внутри у меня поднимается мощная волна печали. Она словно бы исходит от Адама, просачивается сквозь поры его кожи, наполняет меня скорбью, которой я не понимаю. Я чувствую, он держится с трудом, сейчас ему хочется одного – чтобы праздник кончился и все разошлись по домам.
Он говорил мне, что не болен, но я ему не верю. Работа тут ни при чем. Если бы от него уплыл какой-то заказ, он не стал бы так из-за этого переживать. Может, болен кто-то из его родителей? Мы медленно кружим по террасе, и я поглядываю на Джинни с Майком. Заметив, как они вместе хохочут, я понимаю, что грусть Адама связана не с ними.
Джинни ловит мой взгляд и машет мне. Я улыбаюсь в ответ. Песня кончается, и я решаю: хватит переживать. В чем бы ни было дело, я скоро это узнаю.
Неподалеку я вижу Джесс, она тоже пытается встретиться со мной глазами. Я подхожу к ней, кладу ладонь ей на руку:
– Все в порядке?
– Да тут Клео немного расстроена, так что мы, пожалуй, пойдем.
– Ну вот! Это она из-за Чарли?
– Не знаю. Она просто подошла и спросила, нельзя ли нам уйти. Она явно плакала, я заметила. Но она не сказала почему.
– А где она сейчас?
– Пошла искать Адама, чтобы попрощаться. А мне надо найти Роба.
– Не ищи, я тут, – объявляет он, возникая за ее левым плечом. Он бросает на меня печальный взгляд: – Похоже, придется нам покинуть твою шикарную вечеринку, Ливви.
– Да она и так уже почти закончилась, – цежу я сквозь зубы. Терпеть не могу, когда он называет меня «Ливви». Так зовут меня Майк и Джинни, и я не хочу, чтобы кто-нибудь другой использовал это имя. Противнее всего, когда это делает Роб.
– Пойду машину подгоню. – Он пытается меня обнять, но я быстро поворачиваюсь к Джесс:
– Спасибо, что пришла. Спасибо за спа и за купальник. И за то, что ты – мой самый лучший друг, – говорю я, обнимая ее крепче, чем когда-нибудь обнимала. Я понимаю, что это, быть может, едва ли не последний раз, когда она вообще со мной разговаривает. – Я навсегда запомню этот день как один из лучших дней в моей жизни.
Она негромко смеется:
– Ты так это говоришь, словно мы больше никогда не увидимся. Приятно вам отдохнуть во Франции. И пожалуйста, сразу же заходи ко мне, как только вы вернетесь. Расскажешь, как вы съездили.
– А ты, пожалуйста, береги себя, – говорю я ей с большим напором.
– Обязательно. – Она озирается по сторонам. – Ты не могла бы найти Клео? Скажи ей, мы ждем в машине.
– Конечно, – отвечаю я, обнимая ее еще раз. – Пока, Роб.
Я даже смотреть на него сейчас не в состоянии.
– Пока, Ливви, приятного вам отпуска, – говорит он, и Джесс берет его под руку.
Но я уже удаляюсь от них, потому что заметила Клео и Адама, они стоят на другой стороне террасы, очень близко друг к другу. И хотя они стоят спиной ко мне, я понимаю, что Клео плачет. Я спешу к ним, чтобы выручить Адама.
