Небо уже потемнело, света в чаще почти не было, до захода солнца оставалось совсем немного. Неужели и ночью он будет продолжать преследование? Капитан уже поднес к губам свисток, чтобы позвать Кайджара, но в воздухе прозвучал сухой хлопок выстрела, потом еще один. Раздалось рычание, от которого мороз пробежал по коже, и воцарилась тишина. Все замерли. Вдруг невероятный, фантастический крик, протяжный и вибрирующий, распорол тишину и перешел в пение, первобытный победный напев, ритмичный и очень монотонный. Это Кайджар возвещал о своей охотничьей удаче и благодарил богов, отдавая им свою добычу.
В считанные минуты все пятьдесят членов экспедиции собрались вокруг Кайджара, который, казалось, совершенно не замечал их, пока не допел своей песни и не закончил обряда. После этого он снова стал рядовым четвертой роты первого батальона и повернулся к капитану, показывая на убитого тигра. Охотники смотрели на Кайджара с восхищением и плохо скрытой завистью, ведь в глубине души каждый из них надеялся, что добыча достанется ему самому… Капитан наклонился над тигром, потом с опаской тронул его носком сапога. Полосатая голова дернулась и из маленького отверстия прямо между желтыми свирепыми глазами выплеснулась струйка крови. Нельзя было не признать, что Кайджар – великий охотник. Можно себе представить, что за встречу устроят ему в полку, когда он явится со шкурой. Игнат вдруг погрустнел, он почувствовал себя неуютно рядом с мертвым звериным телом, еще несколько минут назад полным страшной силы, он был на стороне жертвы, вольной и гордой. Он подумал о том, что вот уже десять минут как высокомерный свободолюбивый хищник принадлежит вечности, он ушел точно так же, как уходят туда презираемые им за покорность человеку кошки, собаки, курицы. Лошадь капитана была отомщена.
Подошел Михаил:
– Ух, и красивая же зверюга! Видал, Игнат? И глаза злющие, вот-вот укусит, а зубы, а мускулы!.. Понятно, как она могла столько лошадей перебить… Мы с тобой последние его живым видели, стрелой мчался, казалось, не остановить никогда…
И действительно, это они последние видели зверя живым. Кайджар повернулся к ним: он услышал их разговор и казался испуганным. Он смотрел на них с явной опаской и, похоже, колебался, заговорить или промолчать. Потом все-таки заговорил на своем ужасном языке, обращаясь к одному из якутских охотников, а Игнат с Михаилом тщетно пытались понять, о чем он твердит. Когда закончилась его возмущенная речь, охотник объяснил, что Кайджар суеверен, как и весь его народ: тот, кто видел тигра последним и не обратился к богам с подношением добычи, лишается их покровительства, этот человек будет приносить окружающим несчастье, и судьба его – затеряться в тайге. Кайджар с испугом смотрел на двоих русских солдат, но остальные уже отвлеклись, капитан приказал готовиться к ночевке, к первой ночевке в тайге, где больше нет ее «амбы».
Михаил, не принимающий всерьез рассказы о таежных духах, сразу же нашелся, чем ответить на слова Кайджара:
– Э-э, да разве ж нам бояться сглаза, правда, Игнат? Князь Ипсиланти его в два счета отведет! Или своим перебьет, у него он, поди-ка, посильнее ваших, таежных, будет, а поскольку мы – его верные служаки, который год под его началом… – Михаил рассмеялся и внезапно вспомнил, что в точности повторил слова сумасшедшего Остова.
В ту ночь уснуть удалось только Кайджару и его охотникам. Остальные солдаты то и дело вздрагивали от таежных шорохов и хватались за ружья. Ночной лес был полон звуков и движенья настолько, что его дневное спокойствие казалось глубоким сном. Палаточный городок на краю леса, где когда-то размещался полк и где они так часто проклинали весь этот поход, теперь казался им пределом мечтаний по сравнению с ночевкой под открытым небом в тайге. Они уже забыли, что значит настоящий дом – они так долго в нем не были, – забыли, что такое стены из кирпича, настоящая дверь и настоящее окно.
Только Игнат думал о другом. Он вспоминал зеленое безбрежное море тайги, которое открылось ему с высоты, и ждал рассвета с надеждой и верой вновь увидеть его, как только взойдет солнце. И начало светать, как будто природа хотела его порадовать, Пока это был не дневной свет, какой они привыкли видеть каждое утро на полковых стоянках, когда выбегали по сигналу трубы на построение к флагштоку, на котором развевалось знамя с имперским орлом на. Медленный, неторопливый свет, плотный, как покрывало, мягкий, как только что выпеченный хлеб. Он проникал в самые дальние углы и, казалось, шел в направлении, противоположном обычному, – расходился от травы, ветвей, камней, обволакивая спящие тела измученных солдат, которые заснули только теперь, когда страх перед ночной тайгой отступил; лишь потом он поднимался по стволам к кроне, добирался до верхушек деревьев и вырывался в небо.
Кайджар проснулся в одно мгновение, как просыпаются животные, которым достаточно только открыть глаза. Он почувствовал змею. И не ошибся. Лежавший рядом с капитаном солдат уже вскочил и выстрелил в нее. Избежав новой опасности, все вспомнили о вчерашней охоте как о чем-то очень далеком – тигр был мертв, еще мертвее, чем накануне. Теперь Кайджару нужно было снять с него шкуру, чтобы вернуться в полк с трофеем, и он отправился на поиски лишь ему известных трав, необходимых, чтобы она лучше сохранилась. Невыспавшиеся и мрачные солдаты рассыпались по берегу, чтобы умыться.
Игнат, пользуясь передышкой, решил найти «свое» дерево и двинулся вдоль реки. Эх, если бы у него была лодка! Правда, в местах столь диких лодки были делом невиданным. Вплавь, конечно, было бы быстрее, но он не решался прыгнуть в воду и продолжал брести по берегу, глядя вверх и спотыкаясь о корни деревьев. Скоро он почувствовал жажду, лег на берег, поросший травой, и опустил голову к воде. Отражение, которое появилось рядом с его лицом на подрагивающей почти зеркальной поверхности, было совершенно незнакомым: смуглое нежное лицо, желтые блестящие глаза. Он хотел вскочить и проверить, не обманывает ли его река, но непонятный страх удержал его, он зажмурился и снова открыл глаза, надеясь увидеть только свое лицо. Женский голос, выговаривающий что-то на незнакомом языке, заставил его подняться. Перед ним стояла юная девушка, наряд которой большей частью состоял из собственных длинных волос. Он опустил глаза, застыдившись не ее наготы, а своей одетости. Девушка улыбнулась и начала что-то долго говорить ему голосом нежным, как у ребенка. Она часто повторяла слово «амба», при этом глаза ее выражали испуг и восхищение, она словно благодарила его за что-то. Пальцем она показывала куда-то в тайгу, а потом прикоснулась к его руке, склонилась к ней и приложилась губами. Когда она взяла его за локоть и попыталась повести за собой, к Игнату вернулся дар речи:
– Кто ты? Ты понимаешь по-русски? Пусти меня, я не могу идти с тобой, я должен вернуться!
Ему стало стыдно за свои слова еще больше, чем за свою одежду. Они были всего лишь странными, чуждыми этому миру звуками, их не принимали ни река, ни деревья, ни синева неба. Зачем он вообще заговорил? И девушка вдруг сникла, почувствовала себя отвергнутой, униженной. Она смотрела на него исподлобья, словно устыдившись того, что обнажена, и, повторяя единственное различимое слово «могу… могу…», удивленно поднимала глаза на Игната, который отдал бы теперь многое за то, чтобы не открывать рта и не произносить тех слов, чтобы не прогонять восхитительную улыбку, сиявшую прежде на ее лице.
