Царь! Они почти не осмеливались надеяться, что сам царь все еще может быть там, после стольких потерянных ими в дороге месяцев. Это было бы слишком – обнаружить, что он все еще в То больске! Эх, вот бы выстроиться перед ним и показать, как они любят его. Два года поисков – немалый срок. Добрая половина полка не выдержала, а они ничего, добрались!
Отец наш, царь-батюшка, в Тобольске… Если бы это было правдой! Прошло уже слишком много времени с того дня, когда они узнали по телеграфу, что он там и призывает к себе верные ему войска. Что же случилось в далеком Петрограде? Наверняка какой-то бунт, один из тех, которые царю так быстро удавалось подавлять.
Офицеры тоже готовились к тому, чтобы войти в Тобольск, но мысли их были много путанее. Эти люди ни на минуту не могли забыть того, что сказал им Ипсиланти в кабинете городского головы Вахитино, ту жестокую правду, о которой никто из них не обмолвился своим солдатам ни словом.
В последнюю ночь перед маршем в лагере было решено лечь пораньше, чтобы выспаться и накопить сил перед дорогой. Многим долго не удавалось уснуть: из тайги слышались крики ночных зверей и птиц. Если днем обитатели леса были для солдат только охотничьей добычей, которую надо выследить и убить, то ночью они превращались в таинственных и недосягаемых лесных духов. А что если ночью в лагере снова появится тигр, Кайджара-то больше нет с ними? Что теперь делают их товарищи, ушедшие в лес? «Завтра мы уйдем отсюда и больше никогда не услышим ночного таежного шороха, – думали они, – и навсегда потеряем следы наших бывших друзей».
Князь Ипсиланти тоже прислушивался к ночным звукам и думал о том, что эта ночь – последняя. Он не хотел больше слышать ночных концертов и не расстраивался из-за тех, кто ушел в лес, наоборот, он предпочел бы никогда больше о них не слышать. Он был совершенно спокоен и быстро уснул.
Ему приснилось, что он снова в Крыму, в Ливадии, со всей императорской фамилией – царем, царицей, царевичем, великими княжнами Ольгой, Татьяной, Марией и Анастасией. Только сам он был пожилым английским археологом, который прибыл в Крым на раскопки руин античного города. Царская семья приехала, чтобы посмотреть, как идут работы, и тут его подручные отыскали статую, лишенную кистей рук, мраморную фигуру, погруженную в вечный сон.
– Она находилась в земле две тысячи лет, – пояснил он царю, который изъявил желание остаться и посмотреть, как ее очистят от земли.
Наконец, показались колени, складки тоги, ступни.
– Это император, ваше величество, римский император, кажется, Тр аян, – снова пояснил он царю, а Николай II пробормотал:
– И он тоже…
– Но вот что любопытно, – добавил Ипсиланти, пока подручные тонкими кисточками смахивали с мраморного императора комочки земли, – и вы, ваше величество, сами можете убедиться в этом – левое колено торчит из пеплума весьма необычно, и левое плечо ниже правого…
– Значит, он был хром?
– Mon pere, хромым был император Клавдий, – робко вмешалась великая княжна Ольга.
– Та к и есть, ваше высочество, – сказал Ипсиланти. – Это именно он, Клавдий… Не слишком значительный исторический персонаж: довольно слабый политик, из-за мягкого характера не способный управлять людьми. Очень странно, что в провинции оказалась такая красивая мраморная статуя, и такая большая – три метра высотой… Но ошибиться невозможно, именно Клавдий был хром.
Николай II очень внимательно рассматривал статую правителя с мягким характером, неподходящим для управления империей, огромной, как мир; его взгляд замирал на выступающем из складок колене и плече, на физических увечьях, которые так плохо сочетались с могуществом власти. Странно, но теперь только они и указывали на того, кто был их носителем.
– Зато лицо очень красиво, в нем есть и гордость, и величие, – заметил задумчиво царь.
– Это не имеет большого значения, ваше величество. У римлян была привычка заменять на статуях голову одного императора головой другого, пришедшего ему на смену. Эта голова вполне могла принадлежать Траяну, – объяснил Ипсиланти и увидел, что Николай II улыбается:
– Она тоже вышла несколько красивее, чем была в действительности, и должна остаться такой на века… Ах, никто не узнает, кем же мы были на самом деле…
В этом месте контуры фигур царя, царицы, царевича, великих княжон Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии задрожали и стали расплываться, пока совсем не исчезли, и князь Ипсиланти вернулся в свои обычные сны командующего полком.
Глава восемнадцатая
Уже несколько дней стояла жара, и Аликс чувствовала такую слабость, что временами не могла подняться на ноги. Когда наступал час выходить в сад, приходили караульные и вместе со стулом выносили ее на крыльцо. Аликс не любила печальную подконвойную процедуру прогулки, и теперь болезнь давала ей законный повод избежать ежедневного семейного позора. Существовало только одно место в мире, куда в такие моменты ей страстно хотелось вернуться, существовал только один человек, которого ей хотелось увидеть, – ее нянька Катарина.
Около Дармштадта князья Гессенские имели большое поместье, где и выросла Алиса под присмотром Катарины, лучшей травницы тех мест, которая знала все целебные свойства растений и лечила людей, не требуя платы, довольствуясь только благодарностью за исцеление.
Совсем молоденькой осталась она вдовой, ее сын Генрих умер семи месяцев от роду от тифозной лихорадки, ненадолго пережив отца. Именно в тот злосчастный год родилась Алиса, и Катарину выбрали ей в кормилицы. Мать девочки, одна из дочерей королевы Виктории, чуть не умерла во время тяжелых родов и некоторое время отказывалась даже смотреть на новорожденную, причинившую ей столько страданий. Катарина обожала малышку всем сердцем, отдавая ей любовь, предназначенную умершему сыночку. Шли годы. Когда Алисе исполнилось шесть лет, мать ее умерла, оставив девочку сиротой; с тех пор привязанность к кормилице станет для Алисы единственной радостью детских лет.
Катарина и Алиса часто ходили вместе в лес рядом с поместьем, собирали лечебные травы, которые помогали при обычных крестьянских хворях. Собирали они и редкие травы, полные тайных сил, которые излечивали страшные болезни. Пока в их краях таких не случалось, но, кто знает, придет день и… От няньки девочка узнала, как призрачна граница между лекарством и ядом, все зависело только от дозы. Оказалось, что самые волшебно-нежные венчики могли прятать в себе страшную силу, убивающую еще до того, как срезанный цветок успеет завянуть, а скромные, незаметные травки могли будить в умирающем теле могучую волю к жизни.
Девочка быстро поняла, что внешность предметов обманчива, что по ней нельзя судить об их сути, – редко кому она открывается с легкостью и немедленно. Нянька казалась Алисе единственным человеком, который умел защитить ее от страха перед враждебностью мира, – он преследовал девочку с самого рождения и накатывал всегда приступами, неожиданно.
Когда Алиса подросла еще, она все чаще стала вместе с семьей уезжать из Дармштадта. Нянька никогда не спрашивала ее по возвращении о том, где она побывала и какие чудеса видела в дальних странах. Вместо этого Катарина тут же показывала, какие новые травы ей удалось собрать, будто бы и не было долгих дней разлуки, будто бы только вчера они расстались. Ей обязана была Алиса глубокой любовью к земле, пониманием того, что земля – это и мать, и могила; из ее лона происходили и жизнь, и смерть, и восхитительное разнообразие трав и цветов, которые мирно уживались на крохотной полянке, не мешая друг другу и сохраняя свойства своих соков, таких разных, целебных и вредоносных. В нескольких сантиметрах от смертельно ядовитой травы поднимал к солнцу свой бутон цветок, отвар из которого заставлял кровь с новой силой бежать по жилам. Жизнь и смерть находились рядом, на одной и той же поляне.
