На следующий день, приезд Гарибальди совершенно успокоил неаполитанцев. Некоторые из реакционеров сильно раскаялись потом, что, легко отдавшись надежде, сняли с себя маску.
Если бы Гарибальди 1-го октября имел хотя небольшой резерв, волонтеры в тот же вечер и без выстрела могли бы войти в Капую по следам бежавших ее защитников; но всё наше войско было до того измучено, что нельзя было и думать о преследовании. Мильбиц собрал всю бывшую в его распоряжении кавалерию, – не набралось восьмидесяти человек, – и приказал им прогнать рассыпанных там и сям бурбонских егерей. Те прогнали их до самой крепости, но были встречены оттуда выстрелами и возвратились. Этим и кончился этот достопамятный день. На Сант-Анджело некоторые позиции были заняты бурбонцами и отбиты на следующий день.
Выгоды, доставленные нам победой, были очень значительны и вполне вознаграждали за все потери. Нечего и говорить о том, что бурбонцы совершенно оставили всякую попытку действовать наступательно. Капуя не могла держаться. У нас была порядочная артиллерия, отбитая в этот день у неприятеля, но бомбардировать было не в правилах Гарибальди. Принялись за устройство моста через Вольтурно по проекту прусского инженера Гофмана. Ждали прибытия Чальдини
[129], и Неаполь общей подачей голосов приглашал нового короля Италии в свои стены.
XIV. Зуавы
Французская рота, оказавшая так много важных услуг во время сражения 1-го октября, с переменой характера военных действий, обратилась в летучий отряд и деятельно эксплуатировала окрестности Капуи, перерезывая ей все сообщения с Неаполем и Гаэтой. «Sacre dié mille bombes!
[130]» – говорил мой старый приятель Бижасон своему питомцу, лежавшему с ним вместе в густой траве у большой дороги между Гаэтой и Капуей, – «такой сырой и холодной ночи не бывает, я думаю, на самом берегу Ледовитого моря. Проклятая фляжка совсем пуста, нечем согреться. Ты под счастливой звездой родился, mon petit
[131], ты начинаешь военную карьеру с таким вождем, как Гарибальди, да согласись, что во мне ты имеешь такого наставника, какого не всякому молодому солдату удавалось встречать. Кстати, вот тебе нравоучение: когда идешь ночью в засаду, старайся достать фляжку больших размеров, а если можно бери две с собою, а то нечем тебе будет согреться. Теперь ты молод и тебе это ничего… Эх, был и я таким когда-то!» Старый зуав хриплым голосом запел тихонько: «je me souviens de ma jeunesse…»
[132].
– Да молчи ты, старый. Не можешь ни минуты спокойно пролежать. Этак мы всё проглядим, а Joseph
[133] говорил, что тут можно славно заработать.
Ночь была темна, небо в тучах, порой лил мелкий дождик; ветер, сырой и резкий, пронзительно дул и шумел травою и листьями. Бижасон кряхтел и жаловался на колотье в правом боку, бережно окутав курок своего ружья полою серого плаща. Порой он обращался с очень назидательной речью к своему питомцу, но тот не слушал его, пристально вперив глаза в дорогу и внимательно к чему-то прислушиваясь.
Было далеко за полночь. Послышался шум колес и топот копыт по дороге; по временам раздавалось мычанье быков и блеянье баранов.
В Капуе давно терпели недостаток съестных припасов; сообщения были очень затруднительны. Не без больших трудов удалось наконец неаполитанским реакционерам собрать партию быков и мелкого рогатого скота, а также всяких припасов для кухни короля и довольно значительную сумму денег. Сопутствуемый королевскими драгунами, драгоценный поезд, минуя Капую, отправлялся в Гаэту, но чуткий нос французских зуавов пронюхал его, и богатая добыча воспламенила их предприимчивость.
Спокойно между тем плелась по мокрому шоссе рогатая вереница. Усатый вахмистр задумчиво ехал возле нагруженной дорогим вином и всякими сластями фуры. Может быть, в воображении своем он уже заранее наслаждался жирным куском игриво бежавшего перед ним молодого буйвола. Но рок, злой рок, судил иное.
Испуганное стадо вдруг шарахнулось с дороги. Раздались выстрелы; шедший с длинной палкой пастух повалился на землю и завопил о пощаде. Неожиданно пробужденный от своей сладкой мечтательности вахмистр злобно вытянул саблю и готовился скакать сам не зная куда. В нем проснулась отчаянная храбрость голодного желудка, защищающего давно желанный кусок ростбифа. Но лошадь вдруг взвилась на дыбы и несмотря на яростные удары шпор, не двигалась с места. На поводу повис мальчишка лет шестнадцати и замахнулся прикладом на всадника. Слева между тем к нему подбежала желтая сухая фигура в феске, с обритой головой, с трубкой в зубах. «Descendez»
[134]! – закричал хриплый голос. Вахмистр не понимал по-французски. Боязливо оглядывался он по сторонам, но впотьмах ничего не видел. Он пробовал защищаться, бешено махал саблей, но всегда встречал ловко подставляемый ему штык. Между тем сильная рука ухватила его за ногу, и он, потеряв баланс, повалился в вязкую грязь. «Avаnti! Carrogna!»
[135] – кричал он, падая, но спутники его, не ожидая команды, разбежались кто куда мог. Как дикого зверя, спутали его по рукам и по ногам крепкой веревкой и оставили на земле.
Разогнав и переловив конвой, зуавы стали ловить разбежавшийся скот, обшаривать пастухов, у которых находили большие суммы денег и бумаги.
Бижасон, окончив ратоборство, чутьем нашел фуру с винами, вытащил оттуда бочонок с фалернским, пробуравил его штыком и принялся переливать содержимое в свою глотку.
– Да оставь же мне хоть каплю, – просил его мальчик, – ты уже весь коньяк из моей фляжки выпил.
– Ты слишком еще молод пьянствовать, – говорил наставник, нехотя отрывая губы от бочонка, – знай, что ничто так не безобразит человека, как пьянство: оно делает диким зверем, а в солдате это преступление.
– Да брось же, бессовестный. Другие работают, а ты пьешь. Смотри, что товарищи скажут.
Это подействовало на зуава; он бросил бочонок и побежал помогать своим. Забрав пленных и гоня перед собою стадо, мирно возвращались они домой. Ленивые и постарше уселись на фуры. Молодые весело бежали.
Бижасон читал окружавшим какую-то новую теорию права войны, по которому вся добыча, за исключением части, следовавшей капитану, должна быть разделена между солдатами, пропорционально их возрасту и заслугам. Он сильно заботился об участи своего питомца, бежавшего как козленок, припрыгивая и играя, возле угрюмо шествовавших быков.
