Я сидел у окна своей комнаты, в большом кресле. Внизу на улице народ бесновался, киша как муравейник. Мальчишки неистово кричали на своем неразборчивом наречии:
«I prigionieri che la fatti il generate Cialdini», и прибавляли на распев: «un grano». (Пленники, сделанные генералом Чальдини, – один грано).
Я не обратил особенного внимания на это новое изобретение ладзароновской промышленности. Вдруг дверь с треском и громом отворилась, и в комнату ввалилась дородная фигура моего хозяина. Красное лицо его обливалось потом и сияло радостью. В руке своей, толстой и короткой наподобие этрусской колонны, держал он какую-то бумажку, и пыхтел и отдувался, как паровоз.
– О, Cialdini arrivato! – проговорил он наконец сквозь одышку и усиленное сопение: – Positivo… Ufficiale!.. Dubbio arcuno non ci puo stare (Чальдини приехал, положительно, официально… Не может быть ни малейшего сомнения), – вопил он, произнося по неаполитанской привычке r за l.
– Смотрите сами, – прибавил он, подавая мне напечатанный клочок бумажки. Это была телеграфическая депеша в нескольких строках, приказ Чальдини синдику одного из окружающих Капую городков. Депеша заключалась следующими словами:
«Faccio fucilar tutti i contadini che trovo armati» (Расстреливаю всех мужиков, которых встречаю вооруженными.)
«Ого, подумал я, не первый день мы воюем, а расстреляли, сколько помнится, двух полицейских в Милаццо, но этот совсем иначе берется за дело».
Хозяин мой был в восторге.
– Ну, теперь велю выложить все вещи. Теперь спокойно можно оставаться в Неаполе. Ну, а прежде… нет, нет, что ни говорите. Спать спокойно не мог; всю ночь страшные сны грезятся. Вот хоть сегодня например… послушайте… вижу я будто сижу в кофейной dell’Italia, сижу и дрожу, а чего дрожу, не знаю… Ночь кругом темная, холодно, зги Божьей не видно, а Гарибальди сидит за столом и макароны ест, а макароны у него не макароны, а все стволы ружейные…
Долго еще достойный дон Орацио рассказывал свой несвязный бред, но я мало слушал его, и душевно был рад, когда он отправился восвояси, пожелав мне скорого выздоровления и поблагодарив в сотый раз меня и в моем лице всё гарибальдийское войско, за то что мы защитили его от гнева Франческо II, который, – не знаю, почему он это предполагал, – питает к нему личную ненависть.
Вскоре новые демонстрации возвестили прибытие короля и Чальдини с армией на аванпосты. На Santo Tamaro
[150] у Гарибальди с королем было торжественное свидание. Предварительно еще много толковали об этом; говорили, что Гарибальди при этом случае будет сделан фельдмаршалом, несмотря на то что в итальянском войске фельдмаршалов нет. Свидание было коротко и просто. Гарибальди при виде короля снял шапку.
– Salute al re d’Italia! (Поклон королю Италии) – сказал он.
– Salute al migliore dei suoi amici (Поклон лучшему из его друзей), – был ответ.
Не стану распространяться о взятии Капуи. Это всем известно из газет. Расскажу вскользь, что король тотчас по прибытии своем предложил осажденным выгодную капитуляцию. Предложение его было отвергнуто. Тогда приступили к сооружению батарей. Работы росли с баснословной скоростью. Через несколько дней началась бомбардировка. Город не выдержал и нескольких часов. Выкинули белый флаг, прислали парламентеров и предлагали сдаться на капитуляцию. Им было отказано, король требовал, чтобы неприятели сдались безусловно военнопленными. Бурбонцы не соглашались; бомбардировка началась вновь, и к вечеру Капуя сдалась безо всяких условий. Войско было выведено оттуда со всеми военными почестями (всего было около 6 тысяч человек); офицерам предоставлено право перехода в итальянскую армию с сохранением чина, который они имели до начала войны; солдат разослали в северные города и разместили по полкам.
Оставалась еще Гаэта, но тут осада представляла слишком много трудности, а вмешательство французского адмирала
[151] не позволяло воспользоваться всеми средствами. Отправив войска свои к Molo
[152], король сам поехал в Неаполь, где его так долго ждали.
В первых числах ноября я начал выходить. В городе были необыкновенные приготовления к ожидаемому торжеству. Вся Толедская улица уставлена гипсовыми статуями победы. Их пустые внутри и обтянутые раскрашенным под мрамор холстом пьедесталы представляли ладзаронам даровую квартиру на ночь и убежище от дождей. По дороге от вокзала железной дороги к Palazzo Reale были настроены триумфальные арки с великолепными транспарантами. В Сан-Карло готовился торжественный спектакль, и здание театра было разукрашено на славу.
Наступил торжественный день. С утра на Толедо не было проезда. Жандармы и guardia reale
[153] верхом задерживали экипажи. Балконы и окна, украшенные трехцветными флагами и лаврами, были полны народа. Мой домохозяин надел фрак покроя 1812 года, пожелтевший белый жилет и такой же галстук, завязанный огромным бантом. Он торжественно потирал руки и делал многозначительную мину. Всё вокруг носило отпечаток торжественности и чего-то праздничного.
Король въехал в одной коляске с Гарибальди. Несмотря на проливной дождь, их встретило несметное множество народа и национальная гвардия в полном параде. Торжественные восклицания гремели в воздухе.
Всё обошлось очень чинно, без всяких особенных происшествий и скандалов, но описывать подобного рода происшествия также скучно, как утомительно читать их. А потому я позволяю себе пропустить все подробности.
Вечером, в Сан-Карло произошла маленькая катастрофа, чуть не дошедшая до кровавой развязки. Несколько гарибальдийцев попробовали без билетов войти в залу спектакля. Национальная гвардия не впустила их. Произошла маленькая стычка. Толпа гарибальдийцев усилилась вновь пришедшими праздноблуждавшими сотоварищами. Послали на гауптвахту за пьемонтским караулом. Пришло пол-роты солдат, и бросились было штыками разгонять толпу. Гарибальдийцы горячилась. Народ принял их сторону. Не знаю, как уже дело уладилось без кровопролития.
На второй же день, по прибытии короля, стали ходить разные не благоприятные слухи о недружелюбных будто бы отношениях его к Гарибальди и еще много других, которых бо́льшая часть к удивлению оправдались. Общий восторг несколько охладился, но Гарибальди по-прежнему остался кумиром неаполитанцев.
