Мадзини был тогда единственная живая сила Италии. Он собрал своих последователей в Швейцарии, в кантонах Ваатландском и Женевском. Это было в 1834. Гарибальди было тогда около семнадцати лет
[194]; едва взялись за оружие, он стал в ряды мадзиниевых приверженцев. Попытка эта не удалась. Многие были взяты в плен, остальные бежали. В числе их был Гарибальди.
Прежде всего он отправился в Марсель, где перебивался уроками из математики. Внутри его всё уже было решено; у него была одна мысль, одно желание – стать тем, чем он стал в последствии. Нужно знать, каким тяжелым путем дошел он до этого тоже не легкого, хотя и желанного положения.
Увидя, что оставаясь скромным учителем математики, он не может приобрести ни военной опытности, ни имени, ни славы, которые были ему нужны не для удовлетворения личного самолюбия, – положим тоже похвального, – но для достижения высших целей, он оставил Францию и отправился в Африку предлагать, в качества морского офицера, свои услуги тунисскому бею. Оттуда он перебрался в Южную Америку. Не стану говорить здесь о его блестящих подвигах в этой стране, об опасностях, которым подвергался он, в которых избежал благодаря чудесам неустрашимости и храбрости. Этим можно бы наполнить целый том.
Я расскажу здесь один частный факт из его личной жизни. Это брак его с Анитой.
Находясь на службе Уругвайской республики, Гарибальди, со своим небольшим флотом, которого экипаж составляли большей частью итальянские эмигранты, занял порт Лагуна, с целью поднять бразильскую провинцию Санта-Катарину, чтоб отвлечь силы Бразилии. Вся морская сила, бывшая под его командой, состояла из трех небольших кораблей, с которыми он долго крейсировал вдоль берегов и постоянно беспокоил неприятеля. Когда, наконец, с одним из них он задумал возвратиться в Лагуну, большой бразильский бриг атаковал его и старался перерезать ему дорогу. Не без труда удалось ему наконец войти в этот порт, и он воспользовался короткой стоянкой там, чтобы сочетаться с Анитой, которую он любил давно. Анита не замедлила явиться на корабль своего жениха, где должна была совершиться свадьба.
Между тем сильный бразильский флот, почти по следам маленькой флотилии Гарибальди, вошел в Лагуну и открыл убийственный огонь по отважным крейсерам.
Это была свадебная музыка, вполне достойная новобрачных. Надежды на победу было мало, и Гарибальди позаботился о спасении своих товарищей. Когда последний из них уже оставил корабль, Гарибальди поджег его своей рукой и, вместе с Анитой, вскочил в шлюпку, в которой они благополучно достигли берега под выстрелами неприятелей. Из двенадцати офицеров, бывших на корабле, уцелел один Гарибальди.
Но я уже отказался перечислять подвиги Гарибальди в Америке, и потому прямо перехожу к его прибытию в Европу.
Едва дошла до его слуха весть об итальянских событиях эпохи 47-го года, как он, разорвав все свои обязательства относительно Монтевидео, принялся за устройство отряда волонтеров, пожертвовав на это все бывшие в его руках деньги. Много добровольных приношений от его соотечественников увеличили его капитал и дали ему возможность оснастить бригантин Esperanza, на котором он, вместе со своими волонтерами, прибыл в Ниццу, после долгого плавания, в июне 1848 г. В собственных записках Гарибальди рассказано много интересных подробностей о том, как правительство Монтевидео старалось затруднить его отъезд. Скромный герой, кажется, и не подозревает причин, побуждавших это правительство поступать таким образом. Эта странная наивность, какое-то детское непонимание всей ценности оказываемых им услуг, – одна из основных черт характера Гарибальди.
Забыв прошедшее, Гарибальди отправился в Турин предложить королю услуги свои и своего отряда. Карл-Альберт, боявшийся в то время больше Мадзини, нежели австрийцев, принял американского адмирала очень сухо и холодно. Он очень любезно говорил с ним о его подвигах в Америке, но насчет принятия или непринятия его и его отряда на свою службу не дал ему положительного ответа и кончил тем, что послал его к министрам.
Гарибальди быль очень смущен этим неожиданным приемом. Не личное самолюбие его было оскорблено, но он сразу понял характер короля-мученика, впоследствии погубивший Италию. Он решился отправиться в Милан, где был принят с единодушным энтузиазмом, заставившим его забыть претерпенные неудачи и снова надеяться. Ему тотчас же дано было начальство над трехтысячным корпусом волонтеров и поручена была защита провинции Бергамо. Оттуда вскоре его отозвали в Милан.
Но и тут ему не долго пришлось действовать, так как скоро (9-го августа 1848 г.) заключено было перемирие между Австрией и Пьемонтом.
Когда снова начались военные действия, Гарибальди было предложено начальство над отдельным корпусом сардинской армии. Он отказался от этого предложения, намереваясь отправиться на выручку Венеции, теснимой австрийцами, но геройски защищавшейся. Еще раз пришлось ему изменить свои планы, – трудное положение Рима манило его туда.
Я не стану рассказывать всех событий 48 года. Общий характер их знает вся Европа. Карл-Альберт, справедливо заслуживший в этот короткий период название короля-мученика, с геройским самоотвержением отдался весь делу спасения Италии. Но он не соглашался действовать заодно с Мадзини, ставшим в главе римского движения, хотя оба они с равной самонадеянностью твердили знаменитую фразу: Italia farà da sé
[195].
Беспорядки в сардинской армии, несогласия между отдельными личностями, парализовали энтузиазм и решимость итальянцев. Мало-помалу славные из деятелей и предводителей народного восстания потеряли доверие массы. Пий IX бежал в Гаэту, в Риме начались выборы депутатов. Гарибальди быль выбран представителем Мачераты, и первый провозгласил республику в священном городе. Между тем Кавеньяк
[196] (27 ноября 1848) сделал распоряжение об отправлении в Чивита-Веккию трехтысячного корпуса, защищать личную свободу папы. Провозгласив республику, Гарибальди отправился защищать Римские владения со стороны Неаполя. Войско его состояло из двухтысячного корпуса волонтеров. Главная квартира его была в Риети. Вот что говорит о нем Пизакане, бывший в это время офицером в римском войске.
Гарибальди в чине полковника стоял тогда в Риети. Он упорно отказывался соображаться с правилами и постановлениями регулярного войска и придерживался старого партизанского образа действий. Это, конечно, могло бы немало повредить ему. Но он был одарен совершенно особенными, блистательными качествами соображения; он удивительно умел воспользоваться обстоятельствами и обойтись небольшим количеством людей, бывших в его распоряжении; на него смотрели, как на единственную, драгоценную тогда личность, и тем больше ожидали от него, что видели ясно его врожденную способность к этому роду войны. Военный комитет, конечно, хорошо понимал это; разделив на две части тогдашнее римское войско, он вручил Гарибальди начальство над одной из них, состоявшей из волонтеров и организованной наподобие партизанских отрядов. Лично храбрый и добродушный, никогда не покидавший поля сражения, спокойный и рассудительный в самые трудные минуты, Гарибальди скоро стал кумиром своих солдат. Притом самая наружность, уменье владеть собой, привычки, даже костюм – всё это способствовало к тому, что его считали каким-то волшебным, таинственным существом.
