Революционные лидеры остро сознавали опасность недовольства, которое могло возникнуть среди католического населения, отрезанного от католических властей и руководства. Им были отчаянно нужны епископы, но принимать епископов, предложенных Фердинандом VII согласно древним правам, за которые он упорно цеплялся, означало бы проглотить оскорбление независимости и, возможно, поставить под угрозу само существование новых государств. Они заявляли, что их республиканские правительства стали преемниками всех былых королевских прав на своих территориях, включая покровительство церкви. На практике многие из них были готовы принять почти любую формулировку, за исключением права короля предлагать кандидатуры на высшие церковные посты, которая позволит рукополагать епископов. Папские власти, со своей стороны, очень желали дать Америке епископов, чтобы Индии не стали добычей протестантов или кого похуже, но они утверждали, что если короля Испании лишить Patronato, то Patronato вернется к папе римскому. Более того, в политической обстановке 1820-х годов возвести в сан епископов, не выдвинутых на должности Фердинандом VII, означало бы спровоцировать неистовое возмущение и Испании, и ее могущественных союзников. Это стало ясно в 1827 году, когда папа Лев XII огласил имена шестерых кандидатов на посты епископов в Колумбии. Боливар отнесся к действиям папы как к победе своего правительства; Фердинанд VII гневно протестовал, и папа римский был вынужден подтвердить и признать право короля представлять кандидатов на высшие церковные посты на суд общественности, чтобы при назначении епископов «это не происходило по предложению какого-нибудь вождя мятежников». Преемник Льва XII папа Пий VIII не рукоположил в Индиях ни одного епископа, объяснив свой отказ сделать это царящим беспорядком и неминуемым развалом некоторых из новообразованных государств. И только в 1831 году новый папа Григорий XVI рискнул вызвать недовольство Испании, объявив в булле Sollicitudo Ecclesiarum о своем намерении вступить в нормальные церковные отношения с существующими де-факто правительствами, которые продемонстрировали признаки стабильности. В 1831–1840 годах вакансии епископов во всех епархиях были заполнены. Кандидатуры многих новых прелатов были неофициально предложены республиканскими правительствами, но ни в одном случае папа римский официально не признал право на представление кандидатов на высшие церковные посты.
В годы войны и период последовавшей неопределенности низшее духовенство было во многом предоставлено самому себе. Без должного руководства или управления церковь во многих регионах стала дезорганизованной, ее авторитет ослаб, престиж уменьшился. С экономической и социальной сторон она была открыта для нападений из-за своих огромных и явных богатств. С политической точки зрения она внушала подозрения из-за своих былых связей с короной. Тем не менее на церковь не было вольтерьянских нападок, не было официального антиклерикализма, сравнимого с антиклерикализмом испанского правительства в начале 1820-х годов. Отношение политических лидеров новых государств к ней, как и ко многому другому, было консервативным. Только в одну республиканскую конституцию – конституцию Ла-Платы была включена свобода вероисповедания, помимо других прав граждан. Сан-Мартин жил и умер истовым католиком. Даже свободомыслящие лидеры, включая самого Боливара, официально посещали мессы. Некоторые ковбойские предводители были шумно набожными. Факундо Кирога (1788–1835) в Аргентине, очевидно не осознавая иронии, одно время демонстрировал черное знамя с лозунгом «Религия или смерть». Росас (1793–1877) в Аргентине был большим поборником привилегий духовенства до тех пор, пока оно ему повиновалось; то же самое можно сказать и об Итурбиде (1783–1824) и Санта-Ане (1795–1875) в Мексике. Такой новатор и либерал, как Гомес Фариас (1781–1858)
[112], с его преждевременными планами секуляризации образования и церковной собственности в Мексике был редким исключением среди политических лидеров до середины века; и даже он лично был набожным человеком. В общем, новые правители хотели уважать и защищать церковь и в то же время ограничивали ее независимую политическую деятельность, контролировали назначения на ее высшие должности, использовали ее в качестве административного инструмента и стража стабильности и общественного порядка. Некоторые наиболее серьезно настроенные лидеры действительно хотели реформировать ее законодательным путем, но даже это не было особенно новым. Взгляды государственных деятелей, таких как, скажем, Ривадавия, на правильные отношения церкви и государства – когда была признана замена испанской короны республиканским правлением – не сильно отличались от взглядов министров Карла III.
В каждом из новых государств церкви было крайне необходимо достигнуть взаимопонимания с этими относительно симпатизирующими ей лидерами из страха, как бы не стало хуже, но по политическим причинам достичь взаимопонимания оказалось чрезвычайно трудно. Былой роялизм высшего духовенства уступил во многих случаях преданности не республике, а папе римскому; и папа был не прочь вновь обрести какую-то власть в Америке, которую он уступил веками раньше. По вполне понятной причине духовенство в Америке было склонно с недоверием относиться к новым правительствам. Республиканство в их понимании ассоциировалось со свободомыслием, секуляризацией, антирелигиозным и антиклерикальным законодательством. Более того, во время войн военачальники время от времени захватывали церковную собственность и облагали доходы церкви налогами, чтобы иметь возможность платить своим войскам. Эти отчаянные меры в мирное время могли стать привычкой. Со своей стороны, правительства не могли оставлять без внимания политическое влияние духовенства. Большинство из них были нестабильны и не внушали большого доверия. Партийные разногласия имели тенденцию формироваться вокруг вопросов, связанных с политикой в отношении религии. Любое заявление по религиозному – или, по общему мнению, религиозному – вопросу могло дать повод политическим противникам организовать народную демонстрацию. Настроения самого духовенства, финансируемые огромными пожертвованиями и выражаемые с сотен кафедр проповедников, могли создать или разрушить правительство. Политики обнаружили, что для принятия даже незначительных и совершенно разумных мер они должны либо умиротворить священнослужителей, либо запугать их; а церковнослужители обнаружили, что сотрудничество с правительством сегодня может повлечь за собой опасное недовольство завтра. Когда в более поздние годы испаноязычные американские правительства вместе с западноевропейскими государствами начали брать на себя многие общественные функции – образование, регистрацию рождений, браков и смертей, заботу о больных и обездоленных, – которые раньше осуществляла церковь, и попытались уменьшить давление религиозного принуждения на своих граждан, отменить всеобщие церковные налоги, такие как десятина, или ограничить количество собственности во владении юридического лица без права отчуждения, они почти повсеместно столкнулись с активным и сильным сопротивлением в рамках отношений, которые были все еще нестабильными и неопределенными. В политике испаноязычных американских республик в этом вопросе и их законодательстве, определяющем отношения между церковью и государством, в ходе XIX и XX веков стали проявляться заметные и растущие расхождения. В некоторых странах – Аргентине, Колумбии, Перу – успешно восстановились отношения, похожие на отношения в колониальные времена, но с определенными изменениями. В других странах, таких как Чили и Уругвай, связь между церковью и государством была законодательно отменена. А в некоторых странах, среди которых Мексика является ярким примером, церковь была не только отделена от государства, но и стала объектом пристального наблюдения, временами доходящего до преследования. В XIX веке ни одно правительство не было достаточно сильным, чтобы игнорировать эту проблему, оставить ее решение для индивидуального выбора как свободу совести. В каждой стране духовенство считало своим долгом – а во многих регионах делает это и по сей день – направлять своих прихожан при принятии политических решений. В каждой стране политики считали – и во многих странах до сих пор считают, – что в какой-то степени контроль за делами церкви необходим для поддержания власти правительства. Религиозная и политическая власть были слишком тесно переплетены за три века имперского правления, чтобы быть быстро или безболезненно разделенными.
