Это не значит, что правительства вице-королевств в Индиях поощрялись к проведению идеологической «охоты на ведьм» или что они действительно это делали. Их отношение к происходившему было в высшей степени практичным. По крайней мере до 1780-х годов они редко преследовали людей просто за то, что у них имелись книги, содержавшие радикальные идеи, или даже за осторожное озвучивание радикальных идей, если только эти идеи не были связаны, – или считалось, что они связаны, – с подрывными умыслами. Иностранные книги, содержавшие потенциально революционные идеи – многие из них были официально запрещены, – на самом деле были широко доступны. Они прибывали в Индии не только как контрабандный товар иностранных торговцев, но и из Испании, где они имели хождение и были хорошо известны, в багаже испанских чиновников и купцов; их привозили на родину богатые молодые креолы, ездившие в Европу для завершения образования; иногда их дерзко печатали в Индиях. Да, существовала цензура, которой руководила инквизиция, которая давно уже не сжигала еретиков, но по-прежнему иногда сжигала книги. Цензура была запоздалой, раздражающей и временами пуритански эксцентричной; например, к «Тому Джонсу» она отнеслась с огромным подозрением. С другой стороны, она была вялой и неэффективной, и ее легко можно было обойти. Не только Дидро и Франклин, но и Руссо и Рейналь
[102] были хорошо известны и широко обсуждаемы, по крайней мере в узких кругах интеллектуалов, которые изучали их произведения. Идеи Руссо, как известно, бросили вызов условностям политической жизни в XVIII веке во многих уголках мира. Для Индий Реналь был автором, даже еще больше возмущающим умы, потому что был более конкретен. «Если когда-нибудь в этом мире произойдет успешная революция, – писал он, – то она придет из Америки».
Доступность запрещенной литературы и легкое волнение от ее нелегального хождения отчасти объясняли ограниченное влияние sociedades económicas. Эти общества имели официальных спонсоров. Они ограничивались не вызывавшими споры темами и осторожными предложениями постепенных реформ. И хотя они были ценными площадками для ведения интеллектуальных дискуссий, они не привлекали настоящих радикалов или недовольных, которые больше тянулись к полусекретным организациям, таким как масонские. Они не оказывали никакого влияния на не относящееся к интеллектуальной элите большинство креольского общества, в то время как их рационализм вызывал подозрения у консервативных чиновников и церковнослужителей. Членами sociedades económicas были в основном чиновники с либеральными наклонностями и небольшое число респектабельных местных жителей с претензиями на интеллектуальность. Они были почти единственными светскими организациями в колониях, в которые входили и креолы, и испанцы с полуострова; но именно этот факт и мешал им придерживаться какой-то эффективной линии в их деятельности. Немногие из них продержались сколько-нибудь долго. Пока они существовали, они частично и на время скрывали, но совершенно не сумели преодолеть глубокий раскол в обществе Индий, растущую взаимную враждебность между испанцами, рожденными в Индиях, и испанцами, рожденными в Испании.
Такие напряженные отношения существуют во всех колониальных обществах. Старожил презирает новичка, недавно прибывшего «из дома», хотя в то же время он может желать безопасности и городской жизни, которые и воплощает в себе «дом». Поселенец, который связал себя с новой землей и рискнул своим капиталом и, быть может, своей жизнью на ней, может презирать получающего жалованье чиновника, который приезжает сюда на несколько лет и ничем не рискует. Давнего жителя, возможно, уже не в первом поколении, который знает свой край и понимает – или думает, что он понимает – местных аборигенов, которых он нанимает на работу, раздражает чиновник из метрополии, проводящий политику, основанную на общих теориях о том, как следует обращаться с «аборигенами». Колониальный купец, торгующий по высоким ценам импортными промышленными товарами, возмущается поставщиком из метрополии – будь то производитель или грузоотправитель, – особенно тогда, как часто случается, когда монополия организована для того, чтобы поддерживать цены на высоком уровне. Все эти возмущения и обиды в истории Индий появились рано. Через несколько лет после завоевания Новой Испании «старые завоеватели и поселенцы» уже выражали недовольство тем, что королевское покровительство проявляется по отношению к новичкам, недавно прибывшим из Испании. Имперский Потоси – источник огромного богатства – был печально известен своими кровавыми междоусобицами между группами европейцев. Всех испанцев, проживавших в Индиях, объединяла зависть к торговой монополии Севильи.
В XVIII веке эти напряженные отношения стали все больше обостряться. Многие наблюдатели комментировали эту нарастающую неприязнь. Ульоа и Хуан в середине этого века, Гумбольдт в его конце отмечали, что испанцы-американцы лучше относятся к иностранцам, чем к испанцам из метрополии. Произошли значительные изменения в групповых названиях. В XVI и XVII веках рожденные в Америке испанцы обычно называли себя испанцами, связывая себя с испанцами из Испании, гордясь своей расой и культурой и проводя различие между собой и индейцами; метисы из богатых семей часто делали то же самое. Во второй половине XVIII века американские испанцы стали больше осознавать себя как класс, проводя различие между собой и метисами, а также испанцами из метрополии. Начиная приблизительно со времени Семилетней войны – если верить Гумбольдту – они начали называть себя Americanos (американцами). Название «испанец» они оставили для испанцев из метрополии, которым они также дали обидные прозвища – негодующее gachupín (испанишка) или презрительное chapetón (неловкий, неумелый, хвастун). Приблизительно в это же время испанцы из метрополии начали широко использовать слово criollo – креол в отношении американских испанцев, которых они тем самым связывали с индейцами, метисами, неграми, мулатами и так далее в сложной иерархии «каст».
Раскол в белом обществе в Индиях был больше чем просто предубеждение или обзывание прозвищами. Он ширился благодаря политическому, экономическому и общественному недовольству. В основе этих обид и недовольства лежало возмущение дискриминацией одних перед другими. Например, в политической области существовала дискриминация при назначении на должности. Это была давняя обида особенно потому, что такая дискриминация противоречила первым принятым законам, которые покровительствовали сыновьям испанцев, рожденным в Индиях. Как правило, назначения, о которых идет речь, были не на самые высокие должности; креольское общество предполагало, а затем согласилось с тем, что вице-короли как представители лично короля будут аристократами из Испании; отдельные вице-короли могли быть крайне непопулярными, но в целом креолы благородного происхождения пресмыкались во дворцах вице-королей, как и следовало ожидать, со всем снобистским соперничеством, характерным для «правительственных резиденций» повсюду в мире. В какой-то степени то же самое было справедливо и для высокопоставленных судей, хотя значительное число креолов стали oidores или fiscales; один-два из них действительно стали вице-королями. Реальная проблема – empleomanía имела место на более низких уровнях чиновничьей иерархии при соперничестве за должности, которые в XVIII веке среди испанцев (а также французов и англичан) по-прежнему считались местами, откуда можно извлечь доход, нежели постами, работа на которых означала доверие к чиновнику. При Габсбургах ответ на empleomanía креолов был простым и негероическим. Доходные должности, например бесчисленные должности секретарей, обычно продавались либо короной, либо по частному договору, и у креолов был такой же шанс побороться за них, как и у Peninsulares (испанцев с полуострова), и даже больший. Даже тогда, когда доходные должности продавали или дарили в благодарность людям, приехавшим из Испании, получатели обычно сдавали их в аренду креолам. Губернаторы провинций и чиновники казначейства, которые получали жалованье, тоже зачастую – хотя и незаконно – покупали свои должности. Местные судебные должности, alcaldes mayores и corregimientos, и большинство муниципальных должностей обычно отдавались местным жителям; бедные креолы благородного происхождения обычно делали себе состояния, работая на таких должностях, и всегда были длинные списки ожидающих и надеющихся претендентов. В XVIII веке эта удобная небрежная система смены чиновников попала под удар. Одно за другим правительства Бурбонов пытались ограничить практику продажи должностей с некоторым успехом. На практике часто трудно провести различие между законной выплатой короне назначенной цены при покупке должности и нелегальной выплатой взятки чиновнику за его помощь в получении назначения. Последний вид сделок не исчез и в наши дни; но документы указывают на то, что признанные и законные продажи должностей короной были ограничены ко времени правления Карла III (1759–1788) доходными должностями и почетными должностями – главным образом escribanías и местами в городских советах. Продажи такого рода существовали до начала XIX века. В 1812 году «либеральному» правительству была оставлена возможность сделать продажу всех должностей незаконной и навлечь на себя бурю негодования креолов. Более серьезным препятствием перед empleomanía стали введение интендантств и отмена corregimientos и alcaldías mayores при Карле III. Многие держатели этих старых должностей действительно стали subdelegados при новой системе; но subdelegados в течение какого-то времени, по крайней мере, были лишены самых доходных привилегий, которыми пользовались их предшественники: repartimiento de comercio, и они были подотчетны черствым вышестоящим начальникам с полуострова – интендантам. Правительство империи, естественно, относилось к чиновникам-креолам с подозрением. Живя в тесно переплетенных изолированных сообществах, они не могли не оказаться под давлением местных проблем и обязательств; как только они получали ответственную должность, то были склонны оказывать протекцию и продвигать по карьерной лестнице своих родственников и друзей; а их отношение к индейцам было печально известно своей суровостью (по европейским меркам). Естественно, что они реагировали на подозрительность правительства оскорбленным негодованием. То, что испанским министрам, стремившимся к усовершенствованию, казалось уже запоздавшей реформой, являлось в глазах жаждущих должностей креолов лишением их из мести законной благоприятной возможности.
