«Я еще не имел известий ни из Берлина, ни от Якова Львовича о том, как отразились последние события на возможностях работы Столовой и Тейтелевского фонда. Воображаю, какая ужасная теперь царит нужда. Я полагаю, что наряду с долгосрочными планами эвакуации евреев с Курфюрстендамм в Танганайку
726 и т.п. места, следует подумать о более экстренных потребностях этих людей и позаботиться о том, чтобы они не умирали с голоду. Вероятно, Яков Львович не забывает этой стороны вопроса. Быть может, он уже ангажировал Вас для работы по сборам в Антверпене и Брюсселе? Ведь у Вас есть на этот счет большой опыт и старые местные связи. Наш Союз, который давно умер, но все не желает быть похороненным, мог бы извлечь большую пользу от Вас в качестве полпреда в Бельгии»
727.
В этом контексте интересно не просто предчувствие Гольденвейзером неизбежности войны с нацистской Германией, но и его сравнение большевизма и фашизма, как форм диктатур, исторически связанных с французской революцией и ее кровавыми последствиями. Еще в 1921 году эмигрант А. А. Гольденвейзер по дороге из Киева в Берлин написал доклад-рассуждение «Якобинцы и большевики (психологические параллели)», опубликованный в издательстве «Мысль» в 1922 г. в Берлине. В нем он апеллирует к Ипполиту Тэну, автору «Истории французской революции», сравнивая диктаторские режимы, их государственные аппараты и лидеров. Он определяет эти режимы как «аристократия на изнанку» и приходит к выводу о неизбежности деспотизма всех подобных режимов, который проявляется в преследовании инакомыслящих, терроре, насилии, в т.ч. и преследовании эмигрантов»
728.
Спустя 17 лет после доклада о якобинцах и большевиках, написанного автором в начале его эмигрантских скитаний, Гольденвейзер, сам уже дважды политический беженец, прибыв в Нью-Йорк из нацистской Германии, возвращается к своим размышлениям, которые снова обретают актуальность. Комментируя в своем письме трагические события Хрустальной ночи в Берлине, Гольденвейзер в письме Тейтелю в Париж от 6 декабря 1938 г. сравнивает действия нацистов и большевиков:
«Мы получили Ваше письмо от 20 ноября и очень рады, что Ваш день рождения, ставший за эти годы общим праздником для неисчислимого количества «приемных детей» Ваших, был и в этом году отпразднован достойным образом. Жаль, что этот для нас всех радостный день
729 совпал с самым ужасным моментом в истории гитлеровских преследований несчастного немецкого еврейства. Впервые господа наци откровенно восприняли большевистские методы: контрибуции, массовые аресты заложников, террор. Конечно, большевизм был и есть несравненно более кровавым, да и ужаснее по неизмеримо большему числу объектов преследования (этого не следует забывать потому, что в Германии преследуют евреев, а в Сов[етской] России как раз евреев, как таковых, пока и не преследовали), но от Германии, да еще в минуту громадных успехов и головокружительных перспектив, ничего подобного нельзя было ожидать. Очевидно, есть какой-то роковой закон, которому подчинены все революции, – они должны приводить к неудержимому радикализму и к насилиям. В данном случае особенно возмущает, что все проделывается с немецкой систематичностью и основательностью (я получаю немецкое «Собрание узаконений» и ужасаюсь, читая все средневековые распоряжения, изложенные по всем правилам современной законодательной техники). Ужасно и то, что ложь, ставшая основной всех диктатур и их пропаганды, доведена в Германии до самого неслыханного цинизма сверхлжецом и сверхнаглецом Геббельсом.
Можно ли сравнивать Гитлера с Наполеоном, я не знаю. Это покажет будущее, пока нам неизвестное. Наполеон имел историческую заслугу перед Францией, так как он прекратил революцию, и в то же время обеспечил сохранение всех ее действительных завоеваний. Гитлер, сам революционер, и его историческая миссия состоит, по-видимому, в том, чтобы восстановить великодержавие Германии, которое пытались уничтожить Версальским договором. Я не думаю, что можно было бы этому извне помешать. Во всяком случае, новая война, которая привела бы к новому Версалю (причем и война была бы более жестокой и мир еще более бессмысленно-унизительным, чем в 1914–1918 гг.), была бы величайшим несчастием для человечества, в первую очередь, для тех же немецких евреев. Указывая «анти-Гитлер», я говорю не в том смысле, что не нужно быть самым решительным врагом и противником Гитлера, а хочу выразить мысль, что не следует к немцам применять те же меры приемы критики и испытывать по отношению к ним ту же ненависть, какую проповедует в отношении евреев Гитлер. Между тем госп<один> Кулишер А<лександр> М<ихайлович> в «Последних новостях» считает немцев «низшей расой», «расовыми предателями» и т.п.
Вас, конечно, интересует реакция американского общественного мнения на последние события в Германии. Эмоционально здесь вся страна взбудоражена, и это, конечно, хорошо. Но своими – предполагаемыми и действительными – интересами американцы ради этих чувств не поступятся ни на полцента (также, как и англичане). В частности, в вопросе о допущении беженцев они ведут себя, по-моему, возмутительно. Америка – единственная страна, которая могла бы действительно помочь, между тем она помогает меньше всех. Это позор.
Вы неправильно поняли мои слова, что не следует становиться «анти-Гитлером»… говорю это не в том смысле, что не нужно быть самым решительным врагом и противником Гитлера, а хочу этим выразить мысль, что не следует применять к немцам те же приемы критики и испытывать по отношению к ним ту же ненависть, какую проповедует в отношении евреев Гитлер. <…>.
Вопрос о помощи пострадавшим как помощи в самой Германии, так и содействия выезду из Германии, меня крайне волнует и угнетает. Я недаром прошел через Вашу школу – несчастья отдельных живых людей трогают меня больше, чем какие-либо политические идеи. Получаю громадное количество писем из Берлина с просьбами об аффидавитах… Многим я помогаю путем переговоров с родными, живущими здесь. Я мог бы составить Вам длинный алфавитный список людей самых разных социальных положений, с которыми я нахожусь в переписке по поводу эмиграции в Америку…»
730
