Я ему ответил:
– Передайте министру: мое еврейство я не продам.
Самарский окружной суд при других председателях и министрах продолжал представлять меня в члены суда, но вплоть до 1904 года всё было безуспешно.
Как я сказал выше, в течение двадцати семи лет конфликтов из-за моего вероисповедания почти не было, хотя я сталкивался как с городским, так в особенности с крестьянским и помещичьим элементами. Между тем все знали, что я не только числюсь евреем, но и принимаю деятельное участие во всех еврейских общественных делах. Если и возникали какие-нибудь трения, то в самой Самаре, а не в уезде. С крестьянством у меня были самые простые, хорошие отношения.
О моем еврейском происхождении мне напоминали при производстве следствия очень редко. Хочу упомянуть о некоторых случаях. Когда я еще был судебным следователем в селе Старом Буяне, как-то раз, вернувшись из поездки по участку домой, я узнал, что в волостном правлении под арестом содержится неизвестного звания человек, высокого роста, атлетического телосложения, называющий себя бродягой. Говорили, что он беглый каторжник. Волостное начальство с нетерпением ждало моего приезда. Я немедленно послал за арестованным. Несколько полицейских десятских, казавшихся пигмеями в сравнении с арестованным, привели этого «каторжника». Последний свысока и иронически смотрел на свою стражу. Удалив этих караульных, я стал допрашивать неизвестного. На все мои вопросы он уклончиво отвечал и всё говорил «не наше». Наблюдая, как я составляю протокол, он сказал мне:
– Вы всё из белого делаете черное, а не то, чтобы черное, которого так много, сделать белым; ведь вы – еврей, а ваши предки – апостолы, они-то всю черноту изводить хотели, чтобы всё было бело и чисто.
Сидевшая в соседней комнате моя жена, Екатерина Владимировна, слышала его ответы «не наше» и, вообще, его разговор. Она вызвала меня и говорит, что в последней книжке «Отечественных записок» имеются сведения о новой секте, появившейся в Сибири, под названием «Ненашенцы». Последователи этой секты ничего общего не хотят иметь с существующим строем и всё говорят «это не наше». В «Отечественных записках» было описано столкновение генерал-губернатора Синельникова
268 с одним из «ненашенцев». Синельников, посещая Иркутскую тюрьму, на все вопросы, предложенные им одному арестанту, получал ответ «не наше», причем упорный арестант не снял шапки перед Синельниковым, за что и был подвергнут телесному наказанию. Мы с Екатериной Владимировной взяли этого «ненашенца» в столовую и стали с ним душевно говорить. Екатерина Владимировна прочла ему выдержку из статьи «Отечественных записок». «Суровый каторжник» смягчился, заплакал и сказал, что он крестьянин села Кандабулак Самарского уезда, что за постоянную оппозицию по отношению к волостному начальству и к мироедам его по приговору общества сослали в Сибирь, что в Кандабулаке осталась его старушка мать, и бежал он из Сибири, именуя себя бродягой, чтобы только взглянуть на свою старушку.
– Я только взгляну на нее, да опять отдамся в руки, как это у вас называется, «закона». Эх, вам бы и вашей барыне следовало бы к нам, «ненашенцам».
Я его отправил, с возможными удобствами для арестованного, в село Кандабулак, предписав предъявить его местным жителям и матери, а затем немедленно прислать его обратно. Частным образом я написал земскому врачу Колпину, весьма симпатичному человеку, с просьбой устроить так, чтобы мать арестованного могла бы вместе с ним приехать ко мне. Через несколько дней они приехали, пробыли дня два, затем я дал возможность матери уехать в Кандабулак, а сына отправить в Самару.
В Самаре тогда временно находился незадолго до того гостивший у нас в селе известный исследователь раскола, наш друг Александр Степанович Пругавин. Я ему написал об этом интересном сектанте. Александр Степанович виделся с ним в Самаре, ходил к губернатору, много содействовал облегчению его участи, удобному возвращению его в Сибирь, при лестных отзывах высшей администрации.
В конце октября (дело было в начале восьмидесятых годов) в Самаре застряло несколько сибиряков, возвращавшихся с Нижегородской ярмарки. Я временно заведовал тогда городским следственным участком. Ночью за мною приехал полицейский пристав и доложил, что обнаружен амбар с массой краденого товара мануфактурного, бакалейного, галантерейного, что раскрыта шайка лиц, совершавших кражи из магазинов и скрывавших краденое в этом амбаре, а сейчас у амбара находятся губернатор, прокурор, вся полиция и им требуется мое немедленное присутствие.
Я поехал и застал следующую картину: в амбаре, наполненном разными товарами, находились крупные местные купцы, владельцы магазинов и их главные приказчики. Полиция предъявляла последним найденные товары для определения, из каких магазинов они были украдены. В стороне стояли члены шайки, молодые приказчики местных магазинов и несколько чужих, в том числе два молодых еврея. Среди купцов был владелец самого крупного бакалейного магазина А. И. Егоров, женитьба которого на дочери местного богача должна была скоро состояться. Я приступил к составлению протокола. Егоров, имевший претензию на красноречие, обратился к губернатору со словами:
– Ваше превосходительство, спасайте Самару от жидов, ведь во главе шайки воров, обкрадывавшей нас, стоят евреи; они, конечно, много краденого сбывали своим единоверцам, которых так много наехало сюда; мы просим ваше превосходительство войти в положение русского народа, ведь это разврат.
Я продолжал составлять протокол, а на другой день утром приступил к следствию. Оказалось, застрявшие в Самаре сибиряки, среди которых было два еврея, не достигшие 21-летнего возраста, вошли в сделку с некоторыми приказчиками самых крупных магазинов и устроили такую комбинацию: в магазин является один из этой компании, замаскированный сельским лавочником, просит отпустить ему двадцать фунтов мыла и столько же, допустим, крахмала, а приказчик, тоже член этой компании, отпускает вместо мыла чаю или другого ценного товара; вместо холста приказчик отпускал сукна, драпа, бархата, шелка и так далее. Всё это свозилось в снятый амбар, а затем из этого амбара сибиряки, тоже замаскированные, продавали его самарским же купцам, заявляя, что этот товар остался у них после Нижегородской ярмарки, и что, застрявши в Самаре, они продают его за полцены. Жадные покупатели, конечно, догадывались, что товар, должно быть, краденый, но, прельстившись дешевизной, покупали. Вся компания состояла из молодых людей, все они, сознавшись, принесли сами деньги, вырученные от продажи краденого. Сами обвиняемые помогли мне раскрыть всё это дело, причем выяснилось, что сам Егоров, так возмущавшийся «жидами», купил у этих сибиряков два ящика чая, украденного у его конкурента. Я объяснил обвиняемым-евреям, что они должны сказать мне правду, так как неосновательное привлечение Егорова будет зачтено мне как месть еврея, оскорбленного отзывами последнего о «жидах».
На второй день на вторичном допросе обвиняемые подтвердили, что лично продали Егорову два ящика чая Санина, что на боковой стороне ящиков имеется клеймо Санина, и что при них ящики из-под чая по приказанию Егорова были вынесены во двор магазина, где, по всей вероятности, они и теперь находятся. Это подтвердили и русские обвиняемые. Не дав знать полиции, так как я знал, что почти всё чиновничество – должники Егорова, а будущий тесть последнего – крупный хлеботорговец Углов – влиятельный гласный и играет крупную роль в Самаре, я прибыл в магазин Егорова и только оттуда послал за полицией и понятыми. Туда же привели всех обвиняемых. До прибытия всей этой публики я в магазине допрашивал Егорова и его главного приказчика, не покупали ли они случайно чего-нибудь у каких-нибудь приезжих. Этот допрос не мог смущать Егорова, так как все купцы были по этому поводу спрошены. Не предвидя возможности производства у него обыска, тем более что двор был занесен снегом, он гордо и возмущенно отвечал, что он, Егоров, у случайных людей не покупает, а имеет дело с крупными, серьезными фирмами. Показание Егорова было запротоколировано и им же подписано. Когда явилась полиция, понятые приступили к обыску. Долго разрывали снег на дворе, вытаскивали разный хлам, ящики не обнаруживались. Мое положение было незавидное. Я боялся, не обманули ли меня обвиняемые. Перспектива была довольно неприятная. Егоров, понятые и некоторые полицейские иронически улыбались. Обвиняемые, как евреи, так и двое русских приказчиков, усердно продолжали искать, и в конце концов два ящика с клеймом Санина были обнаружены. Краденый товар обнаружен был также у другого местного купца Ф. Оба они были привлечены мной к ответственности в самом мягком преступлении – в покупке заведомо краденого, хотя им можно было предъявить обвинение более строгое, как к соучастникам шайки.
