Излишне распространяться о том, что Анатолий Федорович – искусный собеседник. Помню, что, утомившись разговором, он взял в руки «Русские ведомости» и хотел, кажется, читать, но я попросил его отложить газету. Кони сначала удивился, но когда я ему сказал, что скоро мне нужно с ним расстаться и жаль не использовать такой редкий случай беседовать с интересным человеком, улыбнулся, положил газету, и мы продолжили беседу. После этого, приезжая в Петербург, я каждый раз заходил к Анатолию Федоровичу. Он всегда был занят, и наши свидания были кратковременными, но, конечно, очень интересными для меня
320.
Между прочим, Анатолий Федорович рассказывал о страстной враждебности к евреям известного либерального сотрудника «Вестника Европы» Евгения Исааковича Утина, еврея по происхождению. У Утина было имение в Подольской губернии, где он проводил летнее время. Возвращался оттуда, насыщенный юдофобством. Кони говорил, что останавливал Утина, когда тот чересчур уж распространялся о порочности евреев.
С Кони мы встречалиь и в Москве, у его друга, писательницы Р. М. Гольдовской
321Он был в хорошем расположении духа и рассказывал много интересного из своей общественной и судебной деятельности.
В доме Гольдовских я близко познакомился с Владимиром Петровичем Потемкиным. Талантливый лектор, блестящий оратор, он, не будучи евреем, горячо принимал к сердцу все ужасы еврейской жизни. После неурожая, постигшего сельскохозяйственные колонии на юге, группа московских еврейских общественных деятелей во главе с В. О. Гаркави задумала издать сборник «Помощь»
322.
С одной стороны, предполагалось доходом от продажи этой книги помочь пострадавшим от неурожая евреям, с другой – и это главное – издатели хотели привлечь к участию в сборнике исключительно русских литераторов и, таким образом, выразить протест против политики правительства по отношению к евреям, политики, поощрявшей еврейские погромы. Собирание материалов для «Помощи» и их редактирование взял на себя Потемкин. Массу энергии и времени потратил он на это. Интересны были его рассказы о беседах с разными литераторами и общественными деятелями при подготовке сборника. Первым, как и следовало ожидать, откликнулся Владимир Галактионович Короленко
323, предложивший составителю прелестный рассказ «Огоньки». Передал для сборника рассказ и Гарин-Михайловский: «Старый еврей». По своему обыкновению, он взял действительный факт и художественно его описал, нарисовал душу старика, преследуемого полицией за неимение права жительства. Светлой памяти Владимир Сергеевич Соловьев также дал статью, и многие другие.
Потемкин ездил в Ясную Поляну к Льву Николаевичу Толстому, просил у него статью для сборника, но Толстой статьи не дал, сказав, что он возмущается еврейскими погромами, бесправием евреев, но еврейский вопрос у него на восемьдесят первом месте.
Книга появилась, получила широкое распространение.
Живя в Самаре, но приезжая в Петербург, я познакомился со всей редакцией «Русского богатства». Познакомился, когда журнал еще только начал выходить. Первыми его издателями были Надежда Валериановна Михайловская, жена Н. Г. Гарина-Михайловского, и Н. К. Михайловский
324Во главе редакции «Русского богатства» стоял Н. К. Михайловский. По настоящее время имя его окружено особым ореолом. Это был кумир молодежи, всей интеллигенции. Его статьи в «Отечественных записках» читались всей мыслящей Россией. Говорил он мало, вдумчиво, серьезно, поднимал интересные вопросы о литературе и печати. С Н. Г. Гариным-Михайловским я несколько раз бывал на редакционных вечерах. Вначале беседы были серьезные, а затем оживлялись, благодаря участию таких талантливых сотрудников, как Южаков, Иванчин-Писарев, Лесевич, Серошевский и другие
325.
С особым удовольствием вспоминаю свои кратковременные посещения Михайловского на его квартире, на Бассейной. Николай Константинович был очень гостеприимным, любезным, много рассказывал о Салтыкове-Щедрине и Некрасове, покойных издателях «Отечественных записок». В то время большой интерес возбудила книга Панаевой
326, по мужу Головачевой. В этой книге она в самых мрачных красках рисовала Некрасова как издателя «Отечественных записок», его высокомерное отношение к литераторам, особенно к начинающим. Николай Константинович возмущался этой клеветой, он хорошо знал Некрасова, знал его как человека в высшей степени широкого разума, сердечно относившегося именно к начинающим литераторам. В корыстолюбии, высокомерии, в отсутствии сердечности, по словам Михайловского, Некрасова ни в коем случае нельзя было обвинять. О личности Панаевой и о ее произведении Николай Константинович отзывался пренебрежительно. Не отрицал он пристрастия Некрасова к картам. Говоря про сделанный Некрасовым фальшивый шаг (как известно, поэт посвятил Муравьеву
327, усмирителю польского восстания 1863 года, стихотворение, возмущавшее всю честно мыслящую Россию), Михайловский не одобрял его, но искал объяснения в обстановке того времени и в исключительности тогдашних условий. Он говорил, что Некрасов, будучи по виду барином, был искренним поэтом. С особым умилением Михайловский говорил о Михаиле Евграфовиче Салтыкове-Щедрине. При внешней его суровости Щедрин был, по словам Николая Константиновича, сердечен, щадил юное авторское самолюбие начинающих писателей, скромно и застенчиво присылавших в редакцию журнала свои произведения. Он сам читал, перечитывал их и лишь тогда возвращал авторам, когда, по выражению Михайловского, в них не было ни одной искры божьей.
