Псевдоним Скиталец вполне соответствовал характеру Петрова. Он точно скитался. Сегодня здесь, а завтра там. Высокого роста, говорил басом и не расставался со своими гуслями, на которых артистически играл.
В моей коллекции фотографических карточек имеется карточка отца Петрова с трогательной надписью: благодарность за то, что вывел сына на дорогу.
Осип Ильич Фельдман.
Кто не знал, и кто не слышал об известном гипнотизере Фельдмане? В начале 1890-х годов вся русская читающая публика увлекалась сообщениями о «чудесах» Фельдмана. Самые серьезные органы печати, «Русские ведомости», толстые журналы посвящали свои статьи исследованиям вопроса о гипнотизме, с которым впервые познакомил широкое общество Фельдман
334Многие заседания медицинских обществ тоже были посвящены этому. Главным образом интересовал всех вопрос: кто такой Фельдман? Таится в нем какая-нибудь неведомая сила или он, попросту сказать, шарлатан, и можно ли гипнотические его сеансы объяснить чисто научно?
В мрачное, реакционное время, когда нет живой общественной деятельности, человек ищет удовлетворение даже в спиритизме, гипнотизме, во всем сверхестественном, чудесном.
Пребывание Фельдмана в Самаре послужило поводом для устройства у нас нескольких вечеров, на которых он производил свои сеансы. Помимо, так сказать, своей «специальности», Фельдман был крайне интересный собеседник. Он объехал всю Европу и Америку, много рассказывал о своих встречах с интересными людьми, возил с собой громадных размеров альбом с автографами многих выдающихся общественных и государственных деятелей, как Европы, так и Америки
335Были автографы президента Американских Соединенных Штатов Рузвельта, наших великих князей, ученых – Менделеева, Шарко
336 и других.
Фельдман очень интересовался уголовными делами, предлагал свои услуги – путем гипноза добиваться признаний обвиняемых. Говорил, что в Америке, в сложных случаях, прибегают к этому способу. Я, конечно, отклонял такие предложения, считая это насилием над волей и сознанием обвиняемого.
Один раз Фельдман спас подсудимого, мальчика пятнадцати-шестнадцати лет, обвинявшегося в бродяжничестве. Этот несчастный мальчик скитался по тюрьмам, назывался крестьянином то Тамбовской, то Пензенской губернии. Пока шла проверочная переписка, он содержался в тюрьме. Худой, измученный, он внушал мне и участковому товарищу прокурора, моему другу Вакару, о котором я выше писал, чувство глубокого сожаления. С согласия Вакара я отдал этого мальчика на поручение гостившему тогда у меня в Самаре Гарину-Михайловскому.
Мальчика мы освободили, и он поселился у меня. Как раз приехал на гастроли Фельдман.
Как-то раз, когда мальчик подал стакан, Фельдман незаметно для меня и для других взял за руку этого мальчика и сказал ему:
– Поедем со мною к тебе домой.
Мальчик, побледнев, ответил:
– Поедем.
И тут же сказал, что поедут по железной дороге до Томска, а там на лошадях. После этого мальчик рассказал историю своей жизни и причины побега из отцовского дома. Оказалось, что он сын зажиточных крестьян Томской губернии, рано лишился матери, отец его женился на сварливой особе. Мачеха преследовала его. С какими-то беглыми с каторги он пробрался в европейскую Россию, питаясь в дороге милостыней, и попадал потом из тюрьмы в тюрьму. Я послал его фотографическую карточку на его родину. Показания его подтвердились, и Николай Георгиевич, имея массу знакомых по Сибирской железной дороге, как бывший строитель, с надежной оказией послал мальчика домой, причем там знакомые Гарина должны были печься об этом несчастном.
Глава шестая
Расставаясь с Самарой, я расставался также с деятельностью судебного следователя, которой отдал двадцать семь лет, лучшие годы жизни.
Я начал свою деятельность следователя в 1876 году, в Казанском судебном округе, где только что были введены новые судебные учреждения. Полиция была еще почти дореформенная. Судебные уставы были не к лицу тогдашней России
337: там, где внутренняя политика первенствует, слепой Фемиде нет места. О законности было смешно говорить. Общество с крайнем недоверием относилось ко всему начальственному, «чиновному».
Крестьяне никак не могли себе представить, что следователь, будучи чиновником, поступает по закону, по правде, а не в угоду богатым и сильным. Свидетели старались уклоняться от всяких показаний, боясь суда пуще огня. Они по опыту знали, каким мытарствам подвергаются свидетели по уголовным делам. С такими тяжелыми условиями приходилось бороться всем новым судебным деятелям. Со стороны полиции не только не было содействия, но было весьма часто тайное и даже явное противодействие. Полиция видела в судебных следователях людей, роняющих их престиж и мешающих их карьерам. Прибегая при производстве дознания к старым приемам, полиция часто добивалась «чистосердечного» признания обвиняемых. Эти дознания на предварительном следствии получали часто совершенно иное освещение, и о неправильных действиях полиции приходилось сообщать прокурорскому надзору. Трагикомично было положение тогдашних прокуроров. С одной стороны, они, по судебным уставам, в области производства дознания имели громадное влияние и даже власть над полицией, а с другой – всецело зависели от отношения к ним губернатора.
Как я сказал, судебные уставы были не к лицу тогдашней России. Губернаторы смотрели на вмешательство прокурорского надзора в дела полиции как на урон их губернаторского величия. Все остальные ведомства, даже самые, будто бы, независимые, как ведомство юстиции или даже военное, должны были приспосабливаться ко взглядам и мнениям губернатора. Лицо, получавшее назначение в прокуроры, напутствовалось инструкцией министра юстиции: «ладить с администрацией», то есть с губернатором.
