В данном случае я имел дело с двумя загипнотизированными свидетельницами. Но какая масса была свидетелей, дававших явно ложные показания по делам кулаков, мироедов
338.
Как я выше сказал, в руки правосудия попадали люди «со дна», или люди, опустившиеся «на дно». Редко приходится видеть человека вполне порочного. Обычно перед тобой обыкновенный человек, по недоразумению или по несчастному стечению обстоятельств сделавшийся преступником. Вчерашний «кум Петр» – сегодня обвиняемый Петр Сергеев. Я говорю преимущественно о крестьянской среде.
Отношение крестьян к преступникам вообще какое-то особенное. У меня в памяти следующая картина: я допрашивал обвиняемого крестьянина Петра Сергеева. Он обвинялся в убийстве некоего Никифорова. При допросе присутствовала жена убитого, Матрена. Во время допроса она сказала Сергееву:
– Что ты, кум Петр, ведь ты пришел с поленом, а не поднял на полу у нас.
А он ей в ответ:
– Матрена, побойся бога, убил я Петровича вашим же поленом.
Только немногие дела давали мне удовлетворение и скрашивали мою судебную деятельность. Это дела, где следователь, действуя по судебным уставам, является защитником угнетенных. Я имею в виду дела, где обвиняемыми являлись забитые женщины.
Особенно памятен мне следующий случай: Дубово-Уметская волость Самарского уезда славилась в начале восьмидесятых годов «снохачеством». Как-то раз мне дали знать, что в одной из деревень Дубово-Уметской волости Самарского уезда молодая крестьянка бросилась в колодезь. Хотя покушения на самоубийство были тогда подсудны церковному суду, но когда такое покушение совершалось вследствие жестокого обращения с покушавшимся со стороны лиц, имеющих физическую или нравственную власть над ним, оно становилось подсудным окружному суду. Об этом происшествии мне официально не было донесено, так как женщину вытащили из колодца живой и на допросе она заявила местной сельской власти, что нечаянно попала в колодезь. Так как покушавшаяся была снохой местного богатея, влительного мироеда, слывшего за «снохача», я поручил волостному правлению донести мне об этом происшествии и, нарушая некоторые формальности, приступил к производству следствия.
Стал я допрашивать сноху. Довольно красивая молодая женщина, стройная, с большими синими глазами. Сначала она боялась говорить правду, но затем, видя, что с ней обращаются по-человечески, рассказала мне обычную историю. Сирота, она выдана была замуж за сына местного богача. О любви в данном случае говорить не приходилось. Не имея приданого, она подчинилась воле матери и родственников, вышла замуж и стала жить с мужем в доме свекра. Муж ее, восемнадцатилетний юноша, был малорослым, невзрачным и болезненным. Во всем слушался своего отца. Отец был здоровый крестьянин лет сорока двух–сорока трех, с большой окладистой бородой, богобоязненный, строгих правил в жизни, слыл за степенного мужика. В доме он неограниченно властвовал. Жена, как все русские крестьянские жены, рано состарилась, выглядела совсем старухой. Она была в полном подчинении у своего мужа, Петра Иваныча, как она его всегда величала. Петр Иваныч стал заглядываться на свою сноху Лизу. Последняя, хотя и не любила мужа, «жалела» его и считала себя обязанной быть ему верной не только по церковному закону, но и по совести. Два года она жила с мужем, детей у них не было. Приставания свекра причиняли ей боль, но она никому не жаловалась, даже родной матери, боялась опечалить ее, так как, по бедности, мать пользовалась подачками Петра Иваныча. Восстановить мужа против отца Лиза считала очень большим грехом. Замечала козни главы семьи лишь жена его, забитая женщина, но притворялась, что ничего не замечает. Лиза плакала, умоляла Петра Иваныча не совершать великого греха перед Богом и людьми, но богобоязненный хозяин не унимался, и вот раз ночью, пользуясь тем, что сын был в поле с лошадьми, а жена спала во дворе в мазанке, забрел к снохе и изнасиловал ее. Это так повлияло на несчастную женщину, что она бросилась в колодец
339.
Расследовать дело было очень трудно, так как всё общество было против снохи. Оказалось, что это «грех» оказался в большой моде у местных крестьян. Путем судебно-медицинского освидетельствования удалось установить, что, вследствие болезни мужа, Лиза до изнасилования свекром была целомудренной. Результатом следствия было следующее. Петр Иваныч выделил сына, отвел ему отдельный хутор, где молодые поселились там вместе с матерью Лизы, а Петр Иваныч, отбыв наказание, бросил село и ушел на новые земли в Сибирь. Этот случай произвел сильное впечатление на всю окрестность, об этом деле долго говорили.
Население, в особенности крестьянское, по-видимому, поняло значение новой судебной власти и с уважением относилось ко мне и к моим коллегам. Но следующий случай показал мне истинный взгляд крестьян на власть. В двух верстах от села Богдановки Самарского уезда нашли тело с признаками насильственной смерти. Приезжал полицейский урядник, за ним примчался становой пристав; приехал и я. Время было летнее, погода стояла хорошая, и мы с врачом, вместо того, чтобы ехать, отправились на вскрытие пешком. Я отделился от него и пошел с группой крестьян. Тут были сельский староста, понятые и солидные домохозяева, народ степенный. Дорогой мы разговорились:
– Что, – сказал я, – был урядник, смотрел тело?
Староста ответил.
– А ведь, – говорю я, – он мог и не приезжать, ведь полицейский сотский смотрел тело с одним из понятых.
– Вестимо, мог бы не приезжать, без него смотрели, нового не прибавить.
– А что, становой тоже был?
– Вестимо, был, да как ему не быть-то?
Я говорю:
– Мог и не приезжать: ведь тело смотрели сотник и урядник.
Мои спутники согласились с моим мнением:
– Вестимо, мог и не приезжать, без него обошлось бы.
Идем дальше, я говорю:
– Погода хорошая, только очень жарко, я тоже мог и не приезжать за сто верст.
Они отвечают, немного колеблясь:
– Вестимо, ваше благородие, чего в такую жару беспокоиться, и без вашей милости обошлись бы. Зачем беспокоить высшее начальство. Сотский всё смотрел, всё описал, чего еще больше.
В это время ожидали приезда самарского губернатора А. Ф. Свербеева, который очень любил «отечески» беседовать на сходках с крестьянами. Я говорю:
– Слышно, что губернатор едет; я полагаю, что в такую пору ему приезжать-то не надо.
Мои собеседники тут же со мною согласились, и в результате разговора я вынес впечатление, что, по мнению крестьян, весь чиновничий аппарат (выделено автором) бесполезен. Когда я приезжал после этого разговора в какое-нибудь село, где меня ожидали крестьяне, я всегда припоминал этот разговор и сознавал, что все ожидавшие моего приезда и, по-видимому, приветливо меня встречающие, считают мой приезд и всю мою деятельность ненужной.
