Присяжные заседатели всегда внимательно, вдумчиво относились к своим обязанностям. Меня всегда поражало, как они ориентировались в самых сложных вопросах. Часто казалось, что присяжные неправильно вынесли свой вердикт, что надо было обвинить, когда они оправдали, и наоборот, но, вникая в дело, припоминая ход судебного следствия, я всегда приходил к заключению, что присяжные заседатели были правы и по совести вынесли свой вердикт.
* * *
Как известно, в 1905 году появился целый ряд так называемых «аграрных» дел. Для суждения по ним образованы были особые присутствия суда. В нашем первом уголовном отделении, к счастью, таких дел было немного, и мне, к великому моему удовольствию, не приходилось часто участвовать в этих особых присутствиях, ничего общего с судебными учреждениями не имевших. Это были скорее политические учреждения, а не судебные. На скамью подсудимых сажали людей ни в чем не повинных, но чем-либо неугодных полиции или волостному начальству. Привлекались по каждому делу сотни людей, а улик не было. Следственный материал по таким делам был ужасный;
всё обвинение нередко основывалось на показании полицейского урядника или какого-нибудь сотского, что в нападении на имение такого-то помещика участвовали такие-то лица, хотя очевидно было, что свидетель не мог заметить всех участвовавших в этом нападении, так как оно было произведено толпой крестьян, всем селом. По таким делам преимущественное значение имели показания владельцев, приказчиков и, вообще, лиц, находившихся в имениях или усадьбах во время погромов. Состояние этих людей во время разгромов вполне понятно. Конечно, они не могли запомнить погромщиков, а тем более квалифицировать деяния каждого из них. Поневоле им приходилось повторять разные слухи об участии тех или иных крестьян в нападении на усадьбу и передавать эти слухи властям, как неопровержимые факты. А между тем со слов этих владельцев составлялись протоколы, служившие основанием для привлечения крестьян к ответственности.
Так как число обвиняемых в аграрных преступлениях в каждом отдельном случае было огромное и разобраться в виновности каждого было очень трудно, придумана была следующая система: о каждом подсудимом составлялась карточка, в которую вносились фамилии свидетелей, касавшихся участия этого подсудимого в деле, и сущность показаний, данных этими свидетелями на предварительном следствии или при полицейском дознании. Это имело и хорошую, и дурную сторону. Для быстроты, для скорейшего окончания дела это было хорошо, но правосудие очень страдало. Свидетель не имел возможности, если бы даже желал, дать более подробное показание, которое шло бы вразрез с показанием, данным на предварительном следствии. Ему часто только предлагали вопрос о том, подтверждает ли он то, что изложено было вкратце на карточке.
Душевное состояние судей по аграрным делам было незавидное, их нервы были сильно напряжены, о физической усталости нечего и говорить. Суд происходил в уездном городе, в зале уездного съезда, вовсе не приспособленном для таких масс подсудимых и свидетелей, какие собирались по аграрным делам. Число подсудимых по каждому делу доходило иногда до двухсот человек, если не больше.
Председательствующему нужно было обладать большим сознанием своего судейского долга, чтобы сохранять душевное равновесие при допросах подсудимых и вообще при руководстве ходом следствия. Решения особых присутствий зависели от их состава. Большую роль, в особенности в первое время, играли участвовавшие в составе суда предводители дворянства. Они смотрели на себя не как на судей, а как на людей, призванных защищать интересы дворянства или крупных землевладельцев. Второй член присутствия, волостной старшина, боязливо смотрел на свое начальство, на предводителя дворянства, и старался подавать мнения, согласные с желаниями и со взглядами этого начальства. Третий член присутствия, городской голова, не заинтересованный в деле, старался держаться нейтрально.
За председателем зорко следили предводитель дворянства и прокурорский надзор, и строгое соблюдение правил судопроизводства, стремление обнаружить истину со стороны председателя толковалось предводителем дворянства как либеральничанье и потворство «революционерам-грабителям». Председатель знал, что обо всех его действиях будет донесено, куда следует. Ему надо было действовать крайне тактично, лавировать между Сциллой и Харибдой <…>. Как я сказал выше, мне редко приходилось участвовать в аграрных делах, но когда я участвовал, то старался, вместе с моим товарищем, членом суда, привлекать на свою сторону городского голову и подавать мнение за оправдание подсудимых, посаженных на скамью без всяких оснований <…>.
В первое время возникновения аграрных дел особые присутствия выносили много обвинительных приговоров. Затем стали практиковать следующую систему: дабы овцы были целы и волки сыты, решено было по каждому аграрному делу признавать виновными известный процент подсудимых; например, из пятидесяти – пятнадцать или двадцать, смотря по характеру дел и, в особенности, по настроению и положению дворянства в уезде, где происходил суд. Так, например, в дворянском уезде – Сердобском, – где находились имения бывших министров Дурново, Акимова и иных родовитых дворян, процент обвиненных был выше, а в Новоузенском и Кузнецком уездах, где предводителями дворянства были люди, не особенно дорожившие ложно понятыми интересами дворянского сословия, не стремившиеся к обвинению аграрников во что бы то ни стало, процент осужденных оказывался гораздо ниже.
Интересно было наблюдать предводителей дворянства первое время после 1905 года и в последующем. В первое время они вели себя как-то робко, с оглядкой, не знали, какой системы им держаться, – гордой ли, вызывающей, требующей мести, или противоположной, покаянной, и признавать, что в прошлом было много упущений со стороны господствующего класса, не заботившегося о просвещении народа и о его материальных благах. В последующие годы многие из предводителей дворянства забыли уроки прошлого и стали подтверждать печальную истину, что уроки истории игнорируются именно теми, кому следовало бы их знать. Господствующий класс забыл урок, данный ему в 1905 году. Больно и смешно было слышать рассуждения представителей высшего сословия о причинах возникновения тогдашних беспорядков, которые приписывались козням и пропаганде земских учителей и учительниц. А между тем, даже в этом особом присутствии довольно краткие объяснения подсудимых и свидетелей по аграрным делам давали причинам возмутительных аграрных преступлений иное, более верное освещение. Причины – большей частью, если не всегда, – были экономические, малоземелье, – и, конечно, превалирующее значение имела некультурность, темнота народных масс.
Рядом с вышеописанными мною особыми присутствиями, часто судившими аграрников, учреждены были ad hoc
362 военно-полевые, просто военные и особые присутствия при судебных палатах для политических дел. К великому моему удовольствию, я в этих судах участия не принимал. Окружные суды не ведали политическими делами. Однако всё-таки раза три или четыре я имел касательство и к таким делам.
В Саратовском окружном суде было два уголовных отделения: первое, в котором я работал, и второе. Наше отделение было менее выгодное в смысле «прогонов», так как почти полмесяца каждый из нас проводил в Саратове на городских сессиях, а члены второго отделения всё ездили да ездили. Но зато во втором отделении сосредоточены были все распорядительные дела: разрешение пререканий между судебными следователями, уездными членами судов с земскими начальниками по вопросу о подсудности дел. Это же отделение производило освидетельствование умственных способностей обвиняемых, находящихся на испытании в больницах и психиатрических лечебницах. По таким вопросам, если, за отсутствием членов второго отделения, распорядительное заседание не могло состояться, для пополнения состава присутствия приглашались члены нашего отделения. Раза два или три мне приходилось участвовать в освидетельствовании юношей, обвинявшихся в политических преступлениях. Один случай врезался мне в память, и я не могу спокойно говорить о нем. Не помню, в котором году, кажется в 1907-м, в Саратове, в квартире некоей Ананевой или Ананиной был произведен обыск, по поводу взорвавшейся бомбы: в числе задержанных оказался ее сын, юноша семнадцати или восемнадцати лет. Он был привлечен к ответственности, и на предварительном следствии возник вопрос о нормальности его умственных способностей. Если такой вопрос возникает на предварительном следствии, следователь должен был собрать все данные для его выяснения, не страдали ли душевным расстройством родители или другие родственники подследственного, освидетельствовать его через врача и затем поместить на испытание в психиатрическую больницу. Дело отсылается в окружной суд, который по истечении некоторого времени на распорядительном заседании производил освидетельствование обвиняемого через врачебного инспектора, городового врача и специалистов-психиатров <…>.
