Еврейское отделение «Общества пособия бедным» тоже резко отличалось от самарского. В Самаре оно действовало нелегально
371, приходилось устраивать вечеринки для получения доходов в частных домах. В Саратове же отделение действовало открыто, на законном основании. Анна Андреевна Кальманович воспользовалась моим переездом в Саратов, передала мне председательство в Еврейском комитете «Общества пособия бедным», и до осени 1904 года я знакомился с этой деятельностью, с сотрудниками и сотрудницами.
Мои друзья, смеясь, утверждали, что за мной в Саратов последовали все бедняки Поволжья. Это не соответствовало действительности. В Саратов и правда наезжало много нуждающихся, но не из Поволжья, а из черты оседлости. Притягательными центрами для еврейской молодежи оттуда были учебные заведения города, в особенности женская фельдшерская школа и техническое училище.
Когда в 1909 году в Саратове открылся университет, здание для него еще не было готово и медицинский факультет расположился в фельдшерской школе, которая удовлетворяла требованиям факультета не только помещением, но и всеми научными приспособлениями. Когда я приехал в Саратов, то по просьбе дирекции этой школы, я преподавал один семестр латинский язык. Надо быть справедливым, преподавателем я оказался плохим, но ученицы были довольны, что вполне понятно: я их не очень обременял работой.
Так как процентного ограничения по отношению к еврейскм девушкам в школе введено не было, в Саратов начали приезжать из черты оседлости задыхавшиеся там девушки, стремившиеся к знанию и самостоятельной жизни. Их наплыву благоприятствовало еще одно обстоятельство. В те времена для поступления на учебу вне черты оседлости требовалось обычно предварительно заручиться полицейским удостоверением о праве жительства в месте нахождения учебного заведения. Эти удостоверения нелегко давались. Саратовская же фельдшерская школа практиковала следующую систему: еврейские девушки присылали по почте свои документы – свидетельства об окончании четырех классов женской гимназии и метрику, – и администрация зачисляла их в ученицы. Они затем приезжали в Саратов как полноправные, не нуждаясь в полицейском удостоверении. Впоследствии полиция стала придираться к таким приезжим и захотела высылать их из Саратова. Столыпин приостановил такие высылки, и я посоветовал дирекции школ ы представить на утверждение устав, с параграфом, что еврейские девушки принимаются на учебу без процентной нормы и, будучи принятыми в ученицы, таким образом, получают право жительства. Устав был представлен в Министерство внутренних дел, когда министром внутренних дел был назначен Столыпин, и был им немедленно утвержден. Вскоре в школе было от шестидесяти-семидесяти процентов евреек. Приезжали они в Саратов с сильным желанием учиться, быть полезными обществу, но бледные, изможденн ые и, конечно, без всяких средств.
Много нужно было такта, умения подойти к бедной девушке так, чтобы, помогая, не оскорбить ее самолюбия, пощадить ее человеческое достоинство. Приедет такая девушка из какого-нибудь глухого места зоны оседлости, с горящими глазами, худая, издерганная, и обращается с просьбой о предоставлении ей возможности учиться, найти какую-нибудь работу. Незнакомым с психологией этих людей казалось, что многие из них страшно дерзки, невоспитанны, но их манера держаться и говорить объяснялась исключительно застенчивостью, робостью, боязнью, как бы люди, к которым они обратились за помощью, не оскорбили их самолюбия.
Среди массы таких была одна ученица, некая госпожа X. Окончив фельдшерскую школу, она поступила на медицинские курсы и в настоящее время занимает довольно почетное место среди врачей-общественников. В одном из писем ко мне она заметила: «Услуга в оказании денежной помощи студентам не так важна и не так уж трудно ее оказать, а вот вся заслуга в том, чтобы тоньше, бережнее подойти к душе человека, не сделать его робким, не оскорбить его достоинства». Колоссальное значение, как она написала, имеет для всей последующей жизни усвоение той или иной манеры жить. «И плохая эта услуга, которую частенько оказывает молодежи большинство меценатов, приучая ее к слезным мольбам, пролазничеству, неуважению себя». «Мы, стоящие у порога жизни, обычно не любим тех, кто стоит на ней обеими ногами и, в сознании своей силы, протягивает руку, для того, чтобы взобраться по этой лестнице хоть немного вверх. Может быть, это и несправедливо и жестоко со стороны молодежи, но, во-первых, это факт, и такова природа людских отношений, в основе которых лежит стремление к самостоятельности, к жизни за свой ответ и страх. Вот и получается противоречие, коллизия с самим собой, и лишь немногие, чуткие, умеют обходить больное в этом вопросе».
Далее она написала:
«Шесть лет прошло, как я жила в Саратове. Кончаю высшую школу, пройдена лучшая полоса жизни, в течение которой было очень много разного, да и в смысле материальных перипетий было плоховато, плохо и очень плохо, но страшно никогда не было, и я думаю, что оттого жила и жить хочу я без боязни, что не напугана. И кто знает, в какой мере я обязана вам тем, что легко жить научилась». Закончила она это письмо следующим: «Приходилось, наверно, вам разглядывать боязливых людей. У них есть всё, чтобы не бояться, и сила физическая, и моральная, и готовность, и уменье работать, но они всего решительно боятся, и жизни, и людей, и самих себя. И думается мне, что таковыми они стали, а не были. А стали оттого, что их напугали тогда, когда пугать нельзя, а надо научить верить, верить жизни, людям. Научить простотой, сердечностью».
Кроме учениц фельдшерской школы, из-за черты оседлости приезжала в Саратов масса молодежи, юношей и девушек, так называемых «экстернов»
372Девушки имели всё-таки более или менее вид «барышень», но юноши, убегавшие из зоны оседлости, преодолевая все трудности, сопряженные с поездкой бесправного и без средств, являлись в чужой город в ужасном виде. Плохо владея русским языком, они всё-таки искали заработков. А какие заработки можно было достать таким юношам? Чтобы щадить самолюбие всей этой молодежи, мы ввели следующую систему: молодежь получала помощь не в виде милостыни или ссуды, а за труд. Все они имели уроки, шло взаимное обучение. Учащиеся высших классов учебных заведений занимались с приезжей молодежью, а последние, в свою очередь, занимались с бедными учениками городских училищ, и ученик второго класса городского училища готовил какого-нибудь бедного мальчика в первый или даже приготовительный класс. К этому делу мы привлекали ту интеллигенцию, которая в той или иной форме получала помощь от разных и нееврейских благотворительных обществ. Все эти импровизированные учителя, ученики и ученицы ежедневно, в особенности в послеобеденное время, собирались в помещении на Цыганской улице, в еврейский молитвенный дом, в котором лишь по праздникам и субботам совершались богослужения. Все национальные, классовые и сословные перегородки исчезали. Сын царицынского священника Кротков занимался с дочерью местного духовного раввина Сафир, а последняя готовила в гимназию внучку курьера окружного суда Карпантье.
