Конечно, звание члена суда, единственного еврея в судебном ведомстве, льстило моему самолюбию, и предложение подать в отставку, хотя и отвечало моему душевному настроению, всё-таки огорчило меня.
Согласно уговору с Чебышевым, я его посетил в Петербурге, и он мне объявил, что по моему делу разговаривал с директором департамента личного состава, Демчинским, и что последний приглашает меня в министерство на 4 января. При этом Чебышев просил, чтобы я подтвердил Демчинскому, что я обещал ему, Чебышеву, подать в отставку.
4 января я пришел в министерство. В приемной был и Чебышев. Он зашел к Демчинскому, долго с ним беседовал и я, выйдя оттуда, обещание, данное мною ему, Чебышеву, выполнил. Демчинский тоже был накануне отставки: он был чересчур мягок для Щегловитова.
Демчинский сказал мне, что мое дело знает, что он тоже не одобряет усиленных занятий моих общественными делами, что о моем деле министр юстиции ничего ему не говорил, хотя он, как директор департамента личного состава, должен был бы знать, но что это устроилось келейно, через Мин-дера. И при этом всё-таки спросил, имел ли Чебышев со мной разговор о подаче мною просьбы об отставке и обещал ли я такую просьбу подать.
На другой день я от Чебышева узнал, что Щегловитов назначил ему аудиенцию 7 января, причем Чебышев предложил мне прийти к нему домой 7-го же числа вечером, чтобы узнать о результатах свидания.
В назначенный вечер я пришел к Чебышеву. «Никогда я не видал Щегловитова таким злым, как сегодня, когда я говорил о вас, – сказал Чебышев. – Рвет и мечет, настаивает, чтобы вы подали в отставку. Когда я указал на ваше положение в Саратове, на отношение к вам населения, на впечатление, которое вызовет ваш вынужденный уход, Щегловитов ответил: «Мне всё равно; еще одна ругательная статья появится в газете «Речь» и других таких же органах. Я не могу допустить, чтобы в настоящее время еврей был членом суда».
Дальше Чебышев говорил, что он возражал Щегловитову, указывая ему, что, ведь не он, Щегловитов, назначил меня членом суда, и ответственность на него не падает. Тогда Щегловитов сказал:
– Прошу вас, Николай Алексеевич, больше не говорить об этом деле. Я буду настаивать на освобождении министерства от евреев. Всё, что Тейте-лю угодно, будет сделано, все его требования исполню, но, поверьте, что, в настоящее время, еврей не может оставаться членом суда.
Тогда-то я сказал Чебышеву, что выход в отставку, хотя и огорчает меня, но не так сильно, так как, освобожденный от службы, я больше времени буду уделять именно еврейским учреждениям, которые так несимпатичны Щегловитову. К сожалению, в наших бюрократических сферах имеет чрезмерное значение протекция, титул. Именно благодаря моему званию – сначала судебного следователя, а затем члена суда – я мог приносить хотя бы некоторую пользу моим бесправным единоверцам. Теперь, когда у меня звания судьи не будет, при наших нравах, мне хлопотать за евреев будет неизмеримо труднее. Поэтому, как это ни странно, но я хотел бы получить чин действительного статского советника. Затем мне нужно звание присяжного поверенного, так как имений на службе по судебному ведомству не приобрел и возможно, что мне придется заняться адвокатурой. «Передайте, – сказал я Чебышеву, – все эти требования министру юстиции».
По моему возвращению в Саратов, 20 февраля 1911 года, состоялось празднование 35-летней моей общественной деятельности.
В марте того же года Чебышев получил сенаторство. Как-то раз он пригласил меня к себе в кабинет. Тон его был уже не прежний, он удивлялся, что до сих пор я не подал в отставку, что он дал слово министру Щегловитову, что я прошение подам, а между тем я медлю. Это было накануне его отъезда в Петербург. На его место был назначен старшим председателем тот же Миндер. Это обстоятельство еще больше заставило меня поскорее развязаться с судебным ведомством. Было очевидно, что при прокуроре Богданове, при старшем председателе Миндере никакими общественными делами мне нельзя будет заниматься. Я подал прошение не об отставке, а о том, что, предполагая по болезни оставить службу, я хочу выяснить, какая, мол, пенсия и эмеритура меня ожидают. Такое прошение ни к чему не обязывало меня.
Миндер, назначенный старшим председателем, сделал визиты судейским, в том числе и мне.
В июле 1911 г. я уехал за границу на каникулы и вернулся в Петроград 12 сентября того же года. Застал я письмо моего доброго знакомого – члена судебной палаты С. П. Алиенова. Алиенов мне писал, что состоялось общее собрание окружного суда и, на случай выхода моего в отставку, суд избрал в кандидаты на мое место некоего Лупандина, брата члена судебной палаты, который был очень близок к Миндеру. Я возмущен был таким холопским отношением суда. Я еще не успел подать прошение об отставке, а уже спешат выбрать на мое место другого. Желая узнать о размерах пенсии и эмеритуры в случае выхода в отставку, я зашел в министерство юстиции к Н. Н. Ленину
398, заведывавшему пенсионным отделом. Ленин просил меня зайти за справкой на следующий день. Когда я пришел, Ленин мне сказал, что начальник отделения личного состава А. Н. Веревкин просит меня зайти к нему по очень серьезному делу. Когда я пришел к последнему, он мне передал, что министр юстиции Щегловитов, узнав о моем приезде, очень желает меня видеть, что Щегловитов крайне, мол, благосклонно ко мне относится и усиленно просит меня побывать у него. Я сказал, что завтра в семь часов еду с женой в Саратов, что у меня имеются уже билеты, а между тем у Щегловитова прием кончается, и что я могу опоздать на поезд.
Веревкин стал убеждать меня, что Щегловитов первым примет меня. Посоветовавшись с близкими, я решил на другой день посетить Щегловитова.
Щегловитов меня принял одним из первых. Когда я вошел в кабинет, он встал, подошел ко мне, усадил в кресло, сам тоже сел и приготовился, по-видимому, слушать меня. Я стал ему рассказывать о моих отношениях к суду, хотел говорить о делах, на которые он, по словам Чебышева, обратил особое внимание, но Щегловитов всё время молчал, а затем прервал меня вопросом:
– Можно ли быть с вами откровенным?
– Пожалуйста, – ответил я.
– Суть, – сказал он, – не в делах: лично против вас министерство ничего не имеет. Ведь вы были одним из немногих утвержденных судебных следователей. Вся причина в необходимости оставления вами министерства юстиции – это ваше происхождение и теперешнее течение
399.
И, помолчав несколько, сказал:
– Нельзя теперь еврею быть судьей. Я для вас все сделаю. Мне передал Чебышев о вашем желании, и я понимаю, почему вы желаете получить действительного статского советника. Я вполне понимаю ваши мотивы. Хотя по закону на этот чин вы права не имеете, так как у вас нет ордена Владимира 3-ей степени, но я добьюсь Высочайшего соизволения. Повторяю, – сказал он. – Лично против вас и вашей деятельности ни я, ни министерство юстиции ничего не имеет.
