– Мы разве не будем вызывать хозяина?
– Так сигналка от взлома сработает, он сам приедет, – Санаду раскрывает передо мной дверь магазина и жестом приглашает войти. – Прошу, моя прекрасная леди.
С его пальцев срываются магические сферы и залетают внутрь, озаряя просторный торговый зал.
– Знаете, мне ещё не доводилось заниматься взломом, – я заглядываю в полные смешинок глаза Санаду. – Вы уверены, что нас за это не посадят и не внесут каких-нибудь неприятных пометок в личные дела?
Я не боюсь зайти в магазин или даже ареста, но меня до мурашек пугает перспектива получить какую-нибудь «чёрную метку» в личное дело, как у моих родителей, которые из-за постановки на учёт в диспансере имели некоторые проблемы с трудоустройством и не смогли получить водительские права.
– Хозяин этого заведения только порадуется тому, что мы сегодня зашли, – обещает Санаду. – Доверьтесь мне.
Опять я тону в тёмных мерцающих бликами омутах его глаз.
Санаду протягивает мне руку, и я снова вкладываю в неё свою ладонь.
***
Он не подводит: оставляет меня в зале, чтобы выйти на улицу к телепортировавшимся к магазину правоохранителям, а через несколько минут в магазин является немного растрёпанный волкооборотень в чём-то наподобие кимоно.
Начав с поклона в пояс и уверения, что он счастлив нас видеть, желтоглазый хозяин заведения с воодушевлением демонстрирует имеющиеся в наличии модели, образцы, каталоги. Улыбка не сходит с его губ. Ни малейшего недовольства тем, что его фактически ночью вырвали из дома, только услужливые «мой господин», «прекрасная леди» и разрешение хоть прыгать на кроватях, если хочется – вот это сервис!
Ну а раз предлагают, то кто я такая, чтобы отказываться? Так что мы с Санаду и лежим на кроватях, и скачем: есть здесь пара аэродромов, годных для состязания на высоту прыжка. Совершенно безумный в своей прекрасности момент: Санаду прыгает на одной кровати, я на второй, мы смотрим друг другу в глаза и улыбаемся, смеёмся. А хозяин заведения вместо священного ужаса лишь чай предлагает.
Этот мир, кстати, хоть и не дружит с техникой, но комфортом озабочен: в кровати встраивают подогрев, охлаждение, массажные функции, заклинания, позволяющие не менять бельё и многое, многое другое. В итоге кровать мне подбираем такую… волшебную! Словно свитую из растений и со всякими суперфункциями. Одни фонарики-цветы чего стоят. Санаду хочет впихнуть весь возможный сервис, но я отказываюсь от колыбельной: вдруг это работает, как у игрушек на батарейках – не хочу проснуться от чужого голоса над ухом. И от ментального артефакта, навевающего сладкие сны. И ещё от пары сомнительных функций. А сейф нам обещают переделать под схрон для Марка Аврелия (хозяин заведения безмятежно-любезно воспринимает даже то, что мы моего бельчонка называем разными именами). Правда, придётся подождать пару дней, но я потерплю ради такой красоты.
Финалом этой феерии удовольствий должно стать купание в роскошной ванне, и я уже предвкушаю его, когда Санаду, всё так же весело улыбаясь, обхватывает меня за плечи и притягивает к себе для телепортации.
Предвкушаю, когда Санаду рукой обводит гостевую спальню своего дома. И на прощанье целует мне руку, снова захватывая в омут своих тёмных глаз.
Предвкушаю, когда Санаду исчезает с хлопком и серым дымом. Предвкушаю, когда шагаю в ванную комнату.
Но ванна тут довольно обычная. Да, на золочёных львиных лапах, да, не маленькая, но не та огромная прелесть в виде ракушки, как у Санаду.
– Не всегда мы получаем всё, что хотим, – философски замечаю я и зеваю.
***
Из сна Санаду вырывает дуновение сквозняка сквозь открытую дверь. Тихий шелест босых ног по полу. Он открывает глаза. Сумрачные тени скользят по потолку, пляшут, словно пытаясь убежать от яркого лунного света.
И в этом свете есть что-то неизъяснимо сладостное и манящее.
Ощущая чужое присутствие, Санаду приподнимается на локтях. Его сердце стучит часто и гулко, а во рту пересыхает от навалившейся истомы.
Изящная фигура вступает в серебристые лучи, они заливают точёные ключицы, но лицо в обрамлении кудряшек остаётся в тени. Халат с тихим шелестом стекает вниз, открывая лунному свету тончайшую сорочку с черепами. Молочно-белая кожа сияет, и тело будто просвечивает сквозь ткань.
Взгляд Санаду скользит по полускрытой фигуре. Он видел её обнажённой не так долго, и сейчас замирает, жадно вглядываясь в изгибы, не в силах преодолеть тяжесть желания.
Плавный шаг вперёд – и рассекая яркий лунный свет, она оказывается ещё ближе. Клео. Ночное светило отражается яркими бликами в насмешливых глазах, путается голубоватыми искрами отсветов в дерзких рыжих кудряшках.
Тяжело сглатывает Санаду. Он тонет в этих глазах, в этих бликах, в ощущении того, как Клео приближается. Ощущении не ментальном – физическом. На глубинном, хищном уровне. Способностями не менталиста, а вампира, всегда спящими за ненадобностью.
И вот теперь Санаду каждой клеточкой тела до дрожи, до звона в ушах чувствует её близость. Её дыхание. Учащённый стук сердца – в унисон его сходящему с ума сердцу. Кровь будто сгущается, превращается в лаву и разливается по телу сладострастным жаром.
Колено Клео упирается в постель.
– Это не самая хорошая идея, Клео, – Санаду с трудом выталкивает эти слова, потому что не хочет её останавливать: он хочет, чтобы она была ближе, ощутить запах её кожи, тепло, прикасаться. Ему почти невыносимо её прогонять. – Дело в том, что я не совсем…
Тёплый пальчик накрывает его губы. Шаловливо улыбаясь, Клео садится верхом на Санаду, окуная его в невыносимый жар желания, сжимает его бёдра крепкими ногами. Даже сквозь слои ткани он слишком хорошо чувствует их близость. Клео склоняется, кудряшки падают на её лицо, погружая его в тень, щекоча лоб Санаду, в то время как дыхание Клео скользит по его носу, опаляет губы. Тёплый палец перебирается на его подбородок, шею, медленно спускается вниз, к разрезу сорочки. А глаза Клео так близко, что Санаду просто не может отвести от них взгляд. Он словно зачарован, словно в самых крепких сетях.
– Я не свободен, – выдыхает он. – Моя кровь связана…
Её горячие губы накрывают его рот, не позволяя говорить, и все мысли выбивает этим острым, всё сжигающим ощущением. Дрожь прокатывается по телу Санаду, и он раскрывает губы, углубляя поцелуй, обхватывая талию Клео, прижимая её к себе, утопая в этих прикосновениях. Он задыхается, горит. И хочет прикасаться, запустить пальцы в рыжие кудряшки, скользить по коже, трогать её всю, целовать, быть с ней. Санаду падает на спину, в подушки кровати, словно в бесконечно глубокую пропасть. А Клео сидит на нём, её пальцы проникают под мягкую ткань сорочки, раскрывают воротник шире. Воздух сквозь освобождённые губы Санаду втягивает с хрипом, почти стоном. А Клео соскальзывает ниже, распластывается на его груди и целует в шею. Всего одно прикосновение – и тело пронзает трепетным предвкушением.
