– Да пошутила я, пошутила, – с трудом выпрямляюсь. – Не волнуйтесь.
– Я не волновался.
– А, так вы сами хотели предложить потрогать?
– Ну, разумеется, а как же иначе? – Санаду снова улыбается, но как-то… натянуто. Или мне кажется? Он забирает с кресла жилетку. – Я хотел предложить вам потрогать, а вы так коварно успели спросить об этом заранее, не дали мне проявить понимание, продемонстрировать себя с лучшей стороны.
– Ну что вы, поверьте, вы дивно хороши и с лицевой стороны, не думаю, что спина, даже украшенная татуировкой, окажется лучше.
И вот Санаду смотрит на меня. Я смотрю на него, и от моей улыбки мышцы словно каменеют, ноют от напряжения. Непонятная неловкость тянет нервы, сдавливает рёбра, а сердце, наоборот, стучит слишком быстро. И Санаду – нет бы разбить эту неловкость шуткой, движением, хоть чем-то, но он просто смотрит мне в глаза.
Он приближается всего на полшага, и в тёмных омутах его глаз проступает моё отражение. Безумная улыбка сползает с моего лица. Сердце пропускает удар, и в груди разливается неожиданное тепло.
– Я не могу придумать подходящую шутку, – признаюсь тихо, вглядываясь в его лицо, отмечая густые ресницы. – Это… необычно.
– А я не могу придумать колкий ответ, – почти шепчет Санаду, тоже вглядываясь в моё лицо. – Хотя стоило бы.
Мы продолжаем смотреть друг на друга.
И внезапно одновременно киваем. Я отвожу взгляд, успеваю отметить, что Санаду тоже отводит взгляд. Он нервно потирает висок, я покашливаю, будто прочищая горло, дёргаю кончики пояса и плотнее завязываю узел, хотя он и так не пытался развязаться.
Смотреть на Санаду до ужаса, удушающе неловко.
– Пожалуй, я пойду, – получается невнятно, и я поспешно направляюсь к двери. – Спасибо, что разрешили пользоваться вашей ванной.
– Спасибо за кофе, – произносит Санаду вслед, хотя за то кофе отблагодарил ещё пару часов назад.
В коридор я почти выскакиваю, захлопываю дверь и приваливаюсь к ней спиной.
Ощущение неловкости остаётся, давит всё внутри. Да я в школе к парням в раздевалку за своей сумкой, которую они спёрли, заходила, и мне плевать было, насколько они там голые, а тут… тут…
– Ну и что это было вообще? – спрашиваю себя раздражённо.
Глава 68
Целительница Клэренс, тяжко вздохнув, ещё раз окидывает взглядом прикреплённые ко мне кристаллы и металлические датчики, повторяет:
– Да, я уверена, что вы здоровы. Не вижу никаких отклонений.
– Но у меня сердце как-то странно себя вело, – жалобно напоминаю я с койки. – И я стала тормозить, чёткость мысли потеряла, это же ненормально. Может, профилактическое зелье как-то не так на меня влияет?
– Не вижу следов его негативного воздействия.
– Может, причина в том, что я перегрелась в ванне?
– Возможно, но следов перегрева нет.
– Невроз? – предполагаю я, глядя в её тусклые уставшие глаза.
– Вам прописать успокоительное?
– Да нет, пожалуй, всё не так плохо, чтобы пить успокоительное.
Кивнув, Клэренс начинает освобождать меня от датчиков. Мне почти совестно, что отвлекла её от похода к гробнице Огнада, но когда после зелий возникают странности с физическим состоянием – лучше перебдеть.
Да и ей самой, возможно, лучше отвлечься на мнительную студентку, чем тонуть в тоске по мужу…
***
В свой кабинет Эзалон заходит в наилучшем расположении духа: Дегон вроде доволен делами в Академии (насколько может быть доволен одинокий дракон в его возрасте), с глав двух кантонов удалось стрясти пожертвования. Правда, в обмен на обещание отменять для них все поставленные Санаду ограничения на вход в Академию, но зато и пожертвования впечатляют!
Эзалон так доволен, что, потирая руки и мурлыкая под нос мелодию, не сразу замечает лежащего на его диване Санаду.
Замолчав, останавливается.
Со вздохом приглаживает волосы.
– Опять экзистенциальный кризис? – уныло интересуется Эзалон.
– Да.
– И как, диван помогает?
– Не очень, – вздыхает Санаду.
Перекатившись с носка на пятку, Эзалон спрашивает:
– Что случилось?
– Я чувствую себя идиотом.
– Не думаю, что это повод для серьёзного беспокойства, – пожимает плечами Эзалон и направляется к рабочему столу.
– Я студентке устроил едва ли не стриптиз.
Сбившись с шага, Эзалон останавливается. Поднимает взгляд к потолку и тихо, но тяжело, вздыхает.
– Подозреваю, это не лучший способ ухаживания, – мягко произносит Эзалон. – Но с учётом всех обстоятельств – сойдёт. Чем ты огорчён?
– Отсутствием реакции. Она сказала, что ей всё равно.
– Что «всё равно»?
– Голый я или одетый.
– Ну, это она просто не подумала. Зашёл бы ты на лекцию голым – точно стало бы не всё равно.
Санаду задирает бровь. Эзалон поспешно вскидывает руки:
– Это ни в коем случае не предложение явиться на лекцию голым! Это слишком даже для тебя.
– Надо же, а я уже выбираю, на какую из лекций мне явиться в столь впечатляющем виде, – с ехидцей шутит Санаду и, вздыхая, подсовывает руки под голову.
Не дождавшись продолжения, Эзалон устраивается в кресле. Облокотившись на стол, упирается в сцепленные руки подбородком. Смотрит на Санаду, но тот молчит. И тогда Эзалон начинает первым:
– Собираешься ухаживать за Клеопатрой?
Громко вздохнув, Санаду потирает лоб:
– Не знаю. Меня беспокоит Мара. Я, конечно, в состоянии о Клео позаботиться, но мелкие неприятности Мара устроить может.
– Ты рассказал о ней Клеопатре?
– Конечно! Я не мог не рассказать о таком обстоятельстве своей жизни. Это было бы нечестно. Клео должна сама решить, согласна она на такое отягчение или нет. Предвещая твой закономерный вопрос: Клео и это безразлично.
– Хм!
– Вот именно! – Санаду поводит плечами, устраиваясь удобнее. – То ли я ей и в самом деле абсолютно безразличен, то ли она слишком хорошо маскирует эмоции. Не понимаю!
– Что именно?
– Я цветы дарил, ухаживал, в ванную свою пустил, о белке её забочусь, – Санаду поворачивается к Эзалону и спрашивает у него. – Она специально все мои знаки внимания игнорирует, чтобы я отстал?
– Не надо на меня так смотреть, я не знаю. И я предлагал тебе сразу заняться её щитом. Может, к этому времени уже снял бы его и всё выяснил.
