– Но, мой господин… – вампир с ужасом следит за забегом.
– Не бойся, она не кусается, – на повороте Санаду с сомнением на меня оглядывается. – Кажется. В общем, если что – я тебя спасу.
– Марка Аврелия отдай! Или Марка Антония! Не важно! – я согласна называть как угодно, лишь бы вернул: кажется, этого тролля угрозами не перекормить.
– Так Марка Аврелия или Марка Антония? – с ухмылочкой оглядывается Санаду. – Вы бы определились, юная леди, неприлично так часто и легко кавалеров менять.
Бросаю в него дубинку. Санаду пригибается. Дубинка прилетает в идущего к столу слугу. Прямо в нос. Со смачным «Хрясь!»
– Ой! – останавливаюсь я.
– И правда «ой», – тоже останавливается Санаду, а мне даже бросить в него нечем. – Когда я обещал, что спасу тебя, я подразумевал, что оттащу её, если она решит тебя покусать. От дубинки ты должен был спасаться сам.
Несчастный вампир, поникнув плечами и зажав ушибленный нос рукой, исподлобья смотрит на нас.
– Да ладно, не огорчайся! – отмахивается Санаду. – Ты, наверное, даже ничего не сломал… Клеопатра, предлагаю сделать небольшой технический…
Рывком сократив расстояние, сжимаю лацканы его камзола. Санаду, дёрнувшись, застывает, ошеломлённо глядя мне в глаза. Его растерянность настолько искренняя, что даже не верится.
Несколько мгновений мы смотрим друг другу в глаза: я в шоке от того, что поймала, Санаду в шоке от того, что его схватили.
И как-то это слишком близко. Опять я чувствую его запах, только в этот раз в нём меньше кофе и больше можжевельника, а в травах звучит горчинка.
Санаду сглатывает, и это помогает мне моргнуть, очнуться.
– Марка Аврелия верни! – цежу я, перехватывая верёвочку от связки баночек с вонючим зельем.
– Иначе что? – к Санаду возвращается привычная насмешливость, глаза блестят. – Оружие возмездия ты потеряла. Побить меня не смогла. Ваш следующий ход, Клеопатра!
Подчёркнуто вежливо кивнув, Санаду отступает. Дёргает за собой связку баночек. Но я держу их крепко.
– Оружие возмездия я не потеряла, – улыбаюсь я, стискивая свою добычу.
– Да неужели? – Санаду тянет руку вверх вместе с верёвочкой, вынуждая меня тянуться за связкой баночек и невольно приближаться к нему.
Прижиматься к Санаду я не собираюсь и, прикинув разницу в нашем росте, перехватываю нижнюю баночку: её я смогу удержать, если Санаду поднимет руку до предела. А Санаду не просто поднимает связку баночек вверх: он наматывает соединяющую их верёвочку на пальцы, пристально наблюдая за тем, как я цепляюсь за последнюю и, вынужденная вытягиваться следом, балансирую на цыпочках.
Дыхание Санаду щекочет мой лоб – я слишком накренилась, почти прижалась к его груди.
– Мой господин, – обращается к Санаду слуга, незаметно добравшийся до ящиков стола.
Санаду разворачивается слишком резко, отводя руку и непроизвольно дёргая всю связку за собой. Я рефлекторно впиваюсь в свою баночку крепче, и верёвочка, не выдержав моего веса, лопается. Половина банок летит вниз.
Глава 27
Резко наклоняясь вперёд, Санаду подхватывает оторвавшуюся связку с банками и по инерции буквально впечатывается в меня, опрокидывая назад. Успевает выставить для равновесия ногу и обхватить меня за талию, дёргает назад.
Слишком резко – баночка выскальзывает из моих ослабевших пальцев. «Цок-цок-цок» катится она. Запрокинув голову в кольце руки Санаду, я с замиранием сердца наблюдаю, как баночка откатывается всё дальше, каждое мгновение ожидаю рокового треска и потока вони.
Склонившийся Санаду, щекоча декольте своими длинными прядями, дышит мне в шею. Наверное, тоже за баночкой наблюдает, переживает. Хотя мог бы телекинезом поймать!
Докатившись до стебля-ножки столика, баночка прокручивается вокруг своей оси и застывает. Целая.
Целая!
Прикрыв глаза, выдыхаю.
Санаду, похоже, надоело, что я на нём вишу – вон как сопит. Или у него нездоровые гастрономические желания?
Весёленькая мелодия сменяется ещё более весёлой.
Дёргаюсь вперёд, чтобы выпрямиться, на миг губы Санаду соприкасаются с моей кожей, он резко выпрямляется, вытягивая меня за собой так быстро, что кружится голова.
Крак!
Мы одновременно поворачиваемся на звук: крайняя баночка с хвоста связки валяется на полу. Из расколотого бока сыплется тёмно-зелёный порошок, тут же испуская клубы чёрного вонючего дыма.
Санаду молнией перескакивает со мной в руке к двери, у меня аж зубы клацают от такой резкости.
Чёрный дым, вырываясь из разбитой баночки, словно из дымовой гранаты, клубится, шипит, вставая стеной между нами и столом с обалдевшим слугой возле него.
Воздух пропитывается болотной гнилой затхлостью. Даже мне сквозь защиту Дабиуса этот запах кажется сильным.
– Прости, Эдди! – трагично произносит Санаду, – но Боливар не выдержит двоих! Я никогда тебя не забуду!
Махнув рукой, Санаду выталкивает меня в коридор и под весёленькое пение колонки:
«Не-е мо-огу решить,
Оставить жить или прибить*…»
С сияющей улыбкой выскальзывает следом, прикрывает дверь в свой кабинет.
– Фух! – Санаду помахивает ладонью у лица, во второй продолжая сжимать связку с опасными баночками. – Кажется, успели. Но это было жестоко, юная леди: бедный-бедный Эдмунд, за что же вы его так?
– Я? – тыкаю пальцем в грудь Санаду под складками тёмно-синего шейного платка. – Это вы уронили банку. Вы порвали связывающую их верёвку!
– Не порвал, а перерезал. Аккуратно. Если бы кое-кто не стал её дёргать, всё…
Двери вздрагивают от удара изнутри. Кряк! – и они раскрываются. Эдмунд вываливается на пол, кашляя и обливая слезами своё побагровевшее лицо.
Чудовищная вонь разложения и тины волной растекается в стороны, опережая клубы дыма.
Я торопливо пячусь, Санаду отступает, выставив руку передо мной, оставаясь между мной и этой тёмной вонючей волной.
Телекинезом дверь захлопывает, но попавший в коридор дым продолжает расползаться и страшно вонять. Вот оно отличие химии от алхимии: алхимия действует, даже когда источник изолирован. Просто у этого газа команда – пропитать всё вокруг, и он будет это делать.
Кашляя, чихая и что-то бормоча, Эдмунд ползёт прочь от расползающихся дымных волн.
– Мы не должны ему помочь? – уточняю я.
– Сами потом вонять будем, – мотает головой Санаду. – Эдмунд же старший вампир, регенерация на уровне. Просто неприятно и всё.
Просто неприятно? Да Эдмунд выглядит умирающим в страшных судорогах! И хрип у него какой-то нездоровый, и глаза как-то подозрительно навыкате…
