– То есть влезть в воду голым она вам позволила, а вылезти – уже нет?
– Ну, в воду я влезал, чтобы спасти девушку от утопления, а теперь ситуация изменилась.
– Мда, я сейчас определённо не тону. – Разворачиваюсь к воде спиной: – Ладно, обещаю не подглядывать.
Стою, жду, когда Санаду вылезет. На звуки не ориентируюсь: он может двигаться практически бесшумно. Но шелеста одежды нет.
Да и жалоб на мокрую рубашку не слышно…
– Вы там вылезаете или околели? – спрашиваю я.
– А чего вы больше хотите? – голос Санаду звучит всё также далеко, из реки.
Оглядываюсь: Санаду стоит на прежнем месте.
– Вы же обещали не подглядывать, – хмыкает он. – Так и знал, что вы просто поджидаете удобного случая, чтобы бесстыдно меня разглядывать.
– Я уже всё видела, когда мы заходили в воду.
Правда, не помню этого, но…
– Не видели, – качает головой Санаду. – Я ещё помню о приличиях и прикрывал вам глаза. А теперь я вынужден вернуться к мысли, что вы, как и другие студентки, слишком озабочены любовными делами, мужчинами. В частности – мной.
Санаду шагает вперёд, и из-под воды показываются его шея, закрытая воротником и галстуком почти до подбородка, затем и плечи, обтянутые сюртуком. Мой виртуозно язвительный ответ от такого поворота вылетает из головы.
Из воды Санаду выходит полностью одетым и застёгнутым на все пуговицы. Оглядываюсь на берег: его одежды нет. Похоже, он её телекинезом притянул, пока я ждала.
– Мда, – тяну я, припоминая знаменитую картину с выходом нагой девушки из пены морской. – Рождения Венеры у вас не получилось.
– И я крайне этому рад! – Санаду выступает на берег босыми стопами. – Ничего не имею против женской груди, но если бы она выросла у меня…
Я улыбаюсь. Санаду вздёргивает бровь, и я указываю на его грудь:
– Похоже, я зря беспокоилась о том, что намочила вашу рубашку.
– Так это вы так беспокойство своё выражали? – Санаду картинно щёлкает пальцами, и вода брызгает в стороны, покидая его одежду. Всего миг, и костюм просушивается. – Страшно представить, каково же тогда ваше равнодушие! Или того страшнее – гнев.
– Напоили бедную беззащитную девушку и ещё издеваетесь? – я цокаю языком.
– Ну, вы такая милая, когда пьяная, такие разговоры интересные ведёте: я не смог удержаться.
Быстро сунув ноги в туфли и накинув демонический плащ, оглядываю берег в поисках камней – понимаю, что не попаду в такого быстрого вампира, но хоть позицию по своему спаиванию обозначу, а Санаду, похоже, догадываясь о причинах моей внимательности к земле, примирительно вскидывает руки:
– Но я следил, чтобы всё было пристойно!
– То есть в вашем понимании я в бессознательном состоянии или у вас на коленях – это пристойно?
– Ну, – Санаду хитро улыбается, – почти.
Так как магические сферы следуют за мной, когда я отступаю, круг освещения увеличивается, и я обнаруживаю корягу. Радостно хватаюсь за неё и разворачиваюсь к ухмыляющемуся Санаду.
– Дорогая Клеопатра, вы полагаете, пристойно гонять соректора корягой?
– Очень даже! Такого соректора просто обязательно надо погонять!
Конечно, он издевается и намеренно не отнимает корягу, а, телекинезом подхватив свои ботинки, убегает от меня, держась ровно на таком расстоянии, чтобы ему не прилетело по-настоящему. Магические сферы летят за нами, озаряя траву и край поля с пеньками срезанных колосьев.
Похоже, холод реки не весь хмель вытравил – потому что весело бежать за Санаду и размахивать сухой корягой, выкрикивая:
– Погодите! Да стойте же! У вас грязь на спине, я отряхну!
– Спасибо за беспокойство, дорогая Клеопатра, но я как-нибудь сам!
– Да что вы, мне не тяжело!
– И мне тоже не тяжело.
– Позвольте хоть так отблагодарить вас за чудесный вечер!
– Вы уже отблагодарили, спасибо!
– А я ещё раз хочу. Чтоб наверняка!
– Поверьте, вы первая студентка, гоняющая меня корягой по полям, эту благодарность я на всю жизнь запомню наверняка!
– А может, корягой по спине? Для верности!
– Так вы же меня ей испачкаете, а потом захотите спину мне отряхнуть!
– Я обещаю быть нежной.
– Во второй раз, да? – через плечо Санаду сверкает белоснежной улыбкой.
– Обижаете – в третий!
– Ох-ох, даже не знаю: вы так соблазнительно это предлагаете.
– Так, может, попробуете? – я уже с трудом сдерживаю смех, да и Санаду оглядывается всё чаще и улыбается, глаза у него весёлые.
– Я бы хотел ознакомиться со всеми условиями предложения, – он опять смотрит на меня через плечо.
Спотыкается и, взмахнув руками, растягивается на траве. Не успевая затормозить, я лишь отвожу корягу в сторону, чтобы не рухнуть на Санаду вместе с ней, и падаю на распластанную передо мной спину.
– Хы! – выдыхаем вы одновременно.
Коряга, больно ткнувшись в ладонь, отлетает, и я недовольно добавляю:
– Какой вы жёсткий!
– Какая вы настойчивая! Всё же почесали мне спину! – фыркает в траву Санаду и смеётся так, что всё тело ходит ходуном, и я вместе с ним.
Смех заразительный – пару раз фыркнув в попытке сдержаться, я тоже начинаю смеяться.
Сквозь рвущийся из груди лёгкий и беззаботный хохот, цепляясь за сюртук на крепких плечах Санаду, вдыхая кофейно-можжевеловый запах его волос, я выдавливаю хриплым полушёпотом:
– Признайтесь, вы специально упали…
– Может быть, – смеётся Санаду, и я остро ощущаю грудью выпуклости его лопаток. – Всё может быть.
Лишь через несколько минут осознаю, что всё ещё лежу на нём и смеюсь ему в шею за ухом, что, кажется, вызывает ещё больше его фырканья и смеха.
Продолжая держаться за его плечи, сажусь.
– Теперь вы решили меня оседлать? – Санаду почти удаётся спросить это серьёзно, но смех опять побеждает, и он утыкается лицом в траву, пытаясь справиться с судорогами.
