А едва буйство аплодисментов ослабевает, Санаду вытягивает нас в центр круга и подбрасывает кубок к потолку второго этажа. Не даёт мне застыть – кружит, сам кружится вместе со мной. И я словно в замедленной съёмке вижу, как кубок подлетает вверх, как расплёскивается огненное вино и начинает падать вниз вместе с кубком. Всё ниже, ниже, ниже. Вскинув руку, Санаду перехватывает кубок и уже им собирает опадающее вино. Несколько огненных брызг разлетаются в стороны, но большая часть содержимого собрана. И, продолжая кружение, Санаду выпивает до дна, отбрасывает кубок в толпу и несётся со мной в объятиях к бармену, кричащему:
– Последний!
Перехватив кубок, Санаду опять уходит в кружение, но в этот раз без фокусов, просто держит кубок в руке. Смотрит в глаза. Я едва дышу. Пусть я торговалась, но проигрыша не ожидала. Я не хочу отдавать Марка Аврелия, даже на день!
А Санаду танцует, снова сохраняя между нами приличную дистанцию. Скрипка трепещет, и чувственная мелодия смешивается с шелестом дождя и отдалённым грохотом молний. Словно сама природа в неистовом напряжении перед этим мгновением триумфа.
Мне нечем дышать, пальцы дрожат.
– Ну же! – басит кто-то.
– Давай же!
Толпа гудит. А у меня стынет сердце, слабеют ноги.
– Пожалуйста, не надо, – одними губами шепчу я, ощущая жжение в глазах.
И Санаду хитро улыбается. Не останавливая танца, он отводит руку в сторону. Снова всё будто в замедленной съёмке: его пальцы неторопливо разжимаются, и кубок летит на пол, разбрызгивая огненное содержимое.
– Упс! – Санаду улыбается шире и под всеобщий выдох обхватывает меня за талию освободившейся рукой и снова кружит-кружит-кружит, крепче прижимая к себе. Шепчет на ухо: – Никогда не ставьте самое дорогое на кон. Проиграть можно даже в самой, казалось бы, беспроигрышной ситуации.
– Пятьсот золотых!
– Целых пятьсот золотых!
– С ума сойти!
– С кем мне станцевать?!
– Всем выпивка за мой счёт! – выкрикивает Санаду, и толпа отзывается радостными криками. Но среди них нет-нет, да и звучит:
– Пятьсот. Золотых. Монет.
Крепко прижимаясь к Санаду, я ощущаю, как его живот содрогается от сдерживаемого смеха. Он расслабляется, немного неловок, оступается и счастлив, и на меня неспешно накатывает облегчение: Марк Аврелий останется со мной. Я больше никогда не буду делать таких глупостей!
А скрипач в упоении водит смычком. Сладкая мелодия медленнее предыдущих, ей легко следовать, поэтому мы с Санаду не останавливаемся. Открывается третье дыхание.
Санаду крепко меня прижимает, снимая нагрузку с ног, и поэтому я хорошо чувствую, что его ведёт. Как учащается дыхание. И улыбку прижимающихся к моему виску губ. И у самой кружится голова, словно я тоже пила.
Откидываюсь, чтобы посмотреть вверх: Ника опирается на перила, и Марк Аврелий сидит у неё не в ладонях, а на макушке. Мы так быстро кружимся, что не могу разобрать выражение её лица.
Всё ещё обсуждая баснословный проигрыш, посетители рассаживаются за столы, а некоторые присоединяются к танцу.
Прикрыв глаза, склоняю голову на грудь Санаду и тихо произношу:
– Мне кажется, вам пора остановиться.
– Мне кажется, скоро я сам рухну, – он смеётся. – Но вы уже обещали меня дотащить.
– Меня бы саму кто дотащил: сил нет.
– Ну, значит, Нике придётся нести нас двоих.
Представляю эту картину и смеюсь, сильнее утыкаясь в лацкан сюртука. Санаду гладит меня по спине:
– Не переживайте, она справится. Главное, чтобы не пила.
Он опять посмеивается и крутится, доводя головокружение до пика. Я отрываюсь от его груди: смазываются лица окружающих, фигуры, обстановка. Волосы Санаду колышутся, в чёрных глазах – хмельное веселье и искорки отражений магических сфер, он улыбается так тепло, что невозможно не ответить улыбкой.
Рык и грохот обрывают мелодию. Падающий сверху стол раскалывается о невидимый щит, разлетается щепками.
– Не смей о ней такое говорить! – рычит медведь. – Она прекрасная! Умная! Сильная! Самая лучшая!
Что-то трещит и ломается.
– Марк Аврелий! – высматриваю его и Нику, наплевав на чьи-то разборки по поводу женщин.
Санаду, удерживая меня за талию, взмывает под потолок. О его невидимый щит раскалывается лавка, и нас качает в сторону, словно тяжёлый бутон на тонкой ножке. От двух сцепившихся полуобернувшихся медведеоборотней в панике разбегаются посетители, трое мужчин валяются в отключке, столы перевёрнуты, рассыпана посуда.
Один медведеоборотень седлает другого и бьёт по морде, что-то приговаривая. А я оглядываюсь по сторонам: Ники не видно. И Марка Аврелия тоже. Санаду вскидывает руку, нас снова качает в воздухе, но взявшего верх медведя отбрасывает к стене.
– Успокойся! – рявкает Санаду.
Медведь рычит. Взгляд у него бешеный. Он кидается на обидчика, и опять его откидывает в сторону. А затем вяло дрыгающегося побитого сносит к лестнице.
Тут с первого этажа вздымаются струи воды и удивительно прицельно поливают драчуна. А я, наконец, замечаю рыжую макушку Ники: она на первом этаже. Рядом с Танарэсом. И Марк Аврелий сидит в её руках.
Под душем драчун возвращается к человеческому обличию, и это... Дарион. Только непонятно, из-за какой женщины спор. Подтянув разошедшиеся штаны, он бросает на держащего меня за плечи Санаду недовольный взгляд и, громко топая, спускается мимо нас по лестнице. Проходит сквозь расступающуюся толпу и громко хлопает дверью.
Там как раз дождь кончается.
Бармен, управлявший потоками воды, поднимается на второй этаж, чтобы разобраться с помятыми посетителями и бардаком, а Санаду тянет меня вниз.
Посетители перешёптываются и явно ждут объяснений, а я придерживаю вопросы при себе: возможно, дело слишком личное.
– Сюда, – Санаду приподнимает свободную руку. – Самое время доставить вашего любимого соректора в Академию.
И Ника, вздохнув, расталкивает недоумевающих мужчин и женщин. Покорно подставляет свои плечи. Обхватив её, как и меня, Санаду тянет нас к двери:
– Эх, если бы я раньше додумался так сделать, сколько веселья я мог бы не пропускать только потому, что надо сохранять трезвую голову для возвращения.
Ника тяжко вздыхает. А Марк Аврелий, перебежав по рукам Санаду, присаживается возле моего уха, зарывается в волосы.
На улице тихо и свежо.
С серо-голубого неба не падает ни капельки, но мостовые влажные после ливня, потоки серой воды ещё стекают по желобкам.
– Ох, как меня накрывает, – смеётся он и склоняет голову к моей. – А ведь я сегодня не собирался так напиваться. Это всё вы виноваты, Клеопатра! Как вам не стыдно!
