Вот вроде радоваться надо, а я… вдруг хочется спросить: это правда? Вы действительно не можете её забыть, и я кажусь лишь её невразумительной, блеклой заменой?
Санаду так внимательно всматривается в моё лицо, словно надеется таким образом прочитать мысли. А я не хочу, чтобы он о них догадывался, поэтому как можно бодрее уточняю:
– Она настолько самолюбива?
– Хм-м, – Санаду ставит чашку на бортик ванны и сцепляет руки за спиной. Он смотрит чуть в сторону. – Скажем так, я достаточно интересен девушкам, несмотря на мои явные издёвки. И я никогда не вступал со студентками в отношения. Но Мара, как мне кажется, даже мысли не допускала, что я могу ей отказать или предпочесть кого-нибудь другого.
А мне вспоминаются слова Танарэса о том, что мне для полноты образа не хватает… как он там сказал? Фонтанирующей сексуальности? Вопиющей сексуальности? В общем, что-то про сексапильность.
– Похоже, вас сразу взяли в оборот, – хмыкаю я.
И Санаду с усмешкой разводит руки в стороны:
– Так и есть, – он смотрит на меня и опять отводит взгляд. – Ладно, антипохмельным с кофе я вас снабдил. Сегодня, согласно нашей договорённости, у вас внеплановый выходной. Хотя от него и осталось немного. Так как вам здесь… – он косится на ванну и опять подавляет усмешку, – явно будет тесновато, предлагаю вернуться в мой особняк. Тем более, я так и не понял причин вашего внезапного желания переселиться.
– Я не объяснила?
– О, несмотря на все мои уговоры поделиться аргументами «за» и «против», вы были абсолютно непреклонны в намерении сохранить их в тайне. Так почему вы хотели срочно переехать?
Пожимаю плечами, и Санаду, мазнув по ним взглядом, снова смотрит в сторону.
– Ладно, хорошего вам дня.
Кивнув, он с хлопком и всполохом сероватого дыма исчезает. На этот раз звук телепортации не оглушает и не пытается выбить мозг из черепной коробки.
А ведь я так и не спросила, почему напилась, хотя собиралась оставаться трезвой.
Из-под кровати, цокая коготками, вылезает Антоний. А за ним – Марк Аврелий. Или наоборот? Две белки внимательно смотрят на меня, блестят чёрные бусинки глаз.
Первый бельчонок вырастает и натягивает на себя пижамную верхушку. А второй взбегает мне на плечо и щекотно охватывает шею хвостом. Я не ошиблась, сразу правильно их определила.
Но почему вчера пила? И какие советы давала Дариону, если сама в отношениях не смыслю?
Задумавшись, перевожу взгляд на опущенную на колено кружку с кофе, и вдруг осознаю, что всё это время перед Санаду я сидела в одной ночной сорочке.
Кружевной ночной сорочке. И хотя кружева по земным меркам довольно плотные, но всё равно… видно слишком много.
Жар приливает не только к лицу, он охватывает уши и шею, я прямо чувствую, как краснею… Ужас!
И вообще глупо! Я же перед Санаду практически голая вышла из реки и нормально было, а сейчас чего смущаюсь? Я не стыжусь своего тела и спокойно отношусь к таким вещам, ведь это ничего не значит. Точнее, значит ровно то, какой смысл мы вкладываем в те или иные действия и образы. И для меня обнажённое тело всегда было лишь одним из естественных состояний человека.
Я не должна была смущаться. Не до полыхания ушей точно!
И что Санаду обо мне подумал? И какая мне разница, что он там подумал и как меня оценил?!
Не думать об этом! Не надо об этом думать!
– О-р-р! – отставив кружку, я закрываю горящее лицо руками.
***
Свои дальнейшие планы Санаду приходится сдвинуть, чтобы принять ледяной-ледяной душ. В гостевой ванной он стоит, упираясь лбом в стену. Мощные струи барабанят по затылку, обнажённым плечам, стекают по телу, не в силах сразу погасить пожар плоти.
Мысли Санаду то и дело возвращаются к образу обтянутой тонкими кружевами Клео. Обтянутой провокационно. Чувственно. Слишком желанно.
И ведь сам виноват – сам выбирал эту «гуманитарную помощь попаданке» после того, как Клео пожаловалась на нехватку одежды.
Но постепенно холодная вода делает своё дело, и Санаду оставляет сожаления. Он покидает спасительный поток. Магия осушает его, в задумчивой рассеянности Санаду надевает непривычно щегольской костюм.
На стадии застёгивания серебряных пуговиц с рельефным узором из лун и вьюнка, Санаду вдруг почти стыдно за попытку казаться красивее. За это роскошное одеяние, так непохожее на всё то, что он носил в своей человеческой жизни. За то, что всё меньше остаётся от него настоящего, хотя он изо всех сил старается помнить о прошлом, о том, кем и каким он родился, где вырос. Архивампир, глава кантона – эта маска, высокий статус постепенно вытесняют того простого, беззаботного и свободного хорошего парня, каким он был первые тридцать лет своего бытия.
И ведь он почти вернулся к себе прежнему рядом с Клео, но едва возникли трудности – прячется за красивую ширму, строит из себя непонятно кого.
Вздохнув, Санаду встряхивает головой. Он не любит предаваться тоске: она противоречит его ещё живой сути. «Наверное, я никогда не смогу понять Танарэса и этот его бесконечный, глубокий траур», – так много раз думал Санаду, так он думает сейчас.
И в гостиную выделенных Никалаэде Штар, его вольно-невольной обращённой, покоев он заходит с привычной ухмылочкой и подколкой:
– Что, полуушастого своего ждёшь?
Ника опускает на колени учебник и жалобно вздыхает. Ему не надо лезть в её мысли, чтобы понять, сколько «хорошего» она о нём сейчас думает.
– Ты не жди, – продолжает Санаду, вытаскивая из галстука булавку. – Ты его на предложение руки и сердца стимулируй. Бюст там слегка приобнажи, но трогать не давай. Поверь, это работает куда эффективнее, чем разрешение себя пожамкать в тёмном уголке, пока добрый наставник не видит.
Все попытки Ники казаться равнодушной проваливаются в Бездну, она поджимает губы, но пухленькую белую ручку протягивает. Отворачивается. Санаду подхватывает её палец с аккуратным ноготком, украшенным изображением порхающей бабочки, и приставляет острие булавки к коже.
Юный вампир, Ника ещё не обзавелась защитой, как у старших и у него – её плоть слаба. На её шее, сейчас хорошо видной под высокой причёской, с милым рыжим завитком, вздыбливаются мурашки. Она вся замирает. Сама Вселенная будто замирает, и сердце Санаду тоже. Рот наполняется слюной, клыки непроизвольно заостряются. Память… о, он многое бы отдал, чтобы сейчас его память заткнулась хоть даже навсегда.
Мириады образов за миг между поднесением булавки и коротким уколом. Мириады образов, сосредоточенные во вспухающей рубиновой капле. Ощущение магии – острое, пьянящее, словно драконье огненное.
Чувство власти над этой плотью – даже несмотря на примесь крови Вааразариза. Раздражение на примесь. Осознание собственной алчности. Маленькая пытка для воли: знать, что ты можешь превратить живое существо в раба, в свою марионетку. И знать, что не будешь этого делать.
