Утром, после того, как напоил невыспавшуюся Клео кофе, Санаду перечитал те пафосные речи и… хотя они, признаться честно, немного в его стиле, но всё же показались ему слишком уж подозрительными – если учесть его предыдущее практически двадцатилетнее молчание.
Так что с чашкой кофе Санаду сочинял признание в ненависти – потому что ненависть это тоже эмоция. Эмоция, которую можно использовать против её носителя и, теоретически, перевернуть в страсть. Так, по крайней мере, на взгляд Санаду, должна считать Мара.
Но эти варианты показались ему ещё хуже! Он так поносил Неспящих и так морализаторствовал, что сам бы не поверил, что это его искреннее послание. Похмелье определённо отупляет.
На третий заход Санаду пошёл более осознанно, с твёрдой решимостью сделать что-то толковое и разобраться, наконец, с этим делом, потому что написание записок Маре – не то, чем он хочет заниматься.
И вот из третьих (и немного первых) вариантов удалось создать нечто вменяемое.
«Я понимаю твою жизнь с Неспящими, пока меня не было. Но то, что ты отказалась даже попытаться вернуться к нормальной жизни после моего возвращения – это я воспринимаю как предательство. Меня. И нас. Не пиши мне больше».
Все боги Эёрана и Нарака заодно – как тошно Санаду от этого письма.
Может, потому, что оно, после стольких мучений и выдавливаний из себя подходящих слов, отражает его действительные чувства и настроения.
И отвращают эти строки потому, что Санаду не хочет понимать и принимать то, что Мара не вернулась в кантоны, хотя бы под защиту Танарэса, под защиту Изрель, а осталась с чудовищами. Стала одной из них. Но при этом он понимает. Действительно её понимает, потому что был в похожей ситуации, убивал ради собственного выживания, и эти выведенные его же рукой слова заставляют вспомнить это и признать.
Поэтому отправить письмо было крайне сложно.
И ещё тяжелее ждать ответа – а он будет, несмотря на прямой запрет.
Санаду половину этой ночи не спал, ворочаясь и думая, что надо было как-то иначе выразиться, но так и не придумал, как именно было бы лучше.
Вытаскивая лист магкаллиграфической бумаги для ответа сенешалю, Санаду мрачно достаёт из ящика запасённые конфеты. Забрасывает в рот сразу две. Медленно жуёт.
Это всё влияние Ники, пару капель крови которой он сцедил вчера и сегодня на рассвете, принял как неприятное, но нужное лекарство.
С этой кровью ему передаётся… да вот любовь к сладкому передаётся. Зверский аппетит. И Санаду очень надеется, что хотя бы к Валариону он никакими страстями не воспылает.
В теории-то не должен, влияние крови в данном случае не настолько сильно, но даже симпатии к этому почти ушастому ему не надо: ему его ещё воспитывать и воспитывать, прежде чем в его эльфийские лапки можно будет вручить свою подопечную.
Написав разрешение поднять награду за информацию о Неспящих и отправив его сенешалю, Санаду заклинанием поспешно копирует проверочные вопросы на чистые листы, складывает их в папку.
Собирается идти на лекцию, но… откладывает папку и проходит в свою комнату.
В гардеробную.
Оглядывает себя в занимающем часть стены зеркале. Крутится в одну сторону, другую. Задирает подбородок. Поправляет шёлковый галстук, заколотую в него булавку (заодно вспоминает, что обычно эти безделушки не использует).
Снова себя оглядывает: неплохо, очень неплохо.
Но, вздохнув, Санаду принимается расстёгивать сюртук, чтобы сменить одежду на более… эффектную.
Потому что ему предстоит лекция по менталистике, там будет Клео, а Санаду хочет выглядеть для неё идеально.
Глава 2
– Что, отличный урок получился, – потягивается Раштар. – Дома непременно расскажу, какие интересные лекции тут в Эёране устраивают деревья.
– Со всяким может случиться, – примирительно замечает Валарион.
– Я в дерево не превращаюсь, – фыркает Раштар, и я с ним в кои веки солидарна.
Видя наше дружное недоумение, Валарион чуть выпячивает нижнюю губу:
– Превращение в дерево хотя бы не разрушительно!
Раштар резко поднимается и поворачивается к нему:
– Имеешь что-то против нашей боевой формы?
Валарион поднимает на него свои ясные очи и вежливо интересуется:
– Имеешь что-то против эльфийской защитной формы?
Фидис втискивается между ними:
– Все формы хороши.
– Ребята, давайте жить дружно, – добавляю я, и Фидис лучезарно мне улыбается.
– Просто эльфы – трусы, – свысока заявляет Раштар.
– Эльфы благоразумны, – теперь Валарион и подбородок выпячивает. – И не бросаемся на всех подряд. Это признак мудрости.
«Ушастые воришки», – припоминаю я характеристику эльфов от Санаду.
– Короче – трусы, – подытоживает Раштар.
У Валариона раздуваются ноздри, он поднимается, и я тоже резко поднимаюсь, почти роняя стул, громко уточняю:
– А вы на лекцию свою не опоздаете?
Я не против мальчишеских сражений (особенно если с последующим стриптизом на радость женской части Академии), но у Валариона рогов нет, жаль будет, если его сильно забодают.
Он по-эльфийски мудро не бросается на обидчиков, а только выше задирает нос:
– Вырастешь – поймёшь. Но если сомневаешься – добро пожаловать в эльфийский лес, можешь там повторить эти слова…
– Перемена скоро закончится! – громко напоминаю я.
Раштар, недовольно цокнув, награждает меня убийственным взглядом. Я улыбаюсь в ответ: мне не жалко, а от улыбки станет всем светлей и, вроде, ещё на небе радуга зажжётся.
Что удивительно, Бриш тоже смотрит на меня мрачно, хотя он эту перепалку не начинал. Рога чешутся?
Но, судя по следующему вопросу, не рога:
– А со мной на свидание ты пойдёшь? Или тоже пригласишь посидеть в странном заведении?
– «Вкусная закусь» не странная, – возражаю я. – Это вообще моё любимое место, ценить надо, что я о нём рассказала.
– Так что по поводу свидания? – Бриш смотрит на меня с подозрением.
Вообще, по выражению лица кажется, что он прямо ждёт отказа.
– Если она не пошла со мной, – надменно выдаёт Раштар, – то с тобой и подавно не пойдёт!
– Я подумаю, – своим ответом я останавливаю наводящих друг на друга рога демонов.
Потому что они с удивлением разворачиваются ко мне.
Фидис бросает на меня странный взгляд и выдавливает грустную улыбку.
– Берите пример с него, – безжалостно указываю на Фидиса. – Вот с ним я бы пошла!
