Глава 13
Голос Санаду вытягивает меня из дрёмы. Оберегая своё место на его руках, я остаюсь расслабленной. Да и начавшийся разговор с Никой не подразумевает свидетелей. Всё же не просто так Санаду мешает её связи с Валарионом: он умнее и опытнее, понимает последствия.
А затем он вносит меня в комнату, и дверь закрывается. За веками царит тьма.
Мы в темноте.
Наедине.
Сердце бьётся неистово.
Что Санаду сделает?
Этот вопрос не даёт покоя, хотя разум твердит: просто положит на кровать, укутает одеялом и уйдёт.
Но сердцебиение учащается, внутри всё горит от ожидания… чего-то. Неимоверным усилием удаётся сохранять мягкую неподвижность, дышать размеренно, в то время как кожа полыхает от каждого шага Санаду, от каждого этапа нашего приближения к постели. Наверное, у меня кошмарно пылает лицо, жжёт даже уши!
И сердце… никакая ровность дыхания и попытки успокоиться не могут его замедлить.
Остро ощущается, как Санаду наклоняется. Кончики пахнущих можжевельником волос касаются моего лба. Снова я приказываю себе расслабиться. Позволяю телу распластаться по постели.
Санаду замирает. Прямо надо мной. Его дыхание тревожит мои ресницы.
Как он поступит?
Его ладони выскальзывают из-под моей спины и коленей. Очень осторожно Санаду выпрямляет мои ноги.
Уйдёт?
Я вслушиваюсь, пытаясь уловить за стуком сердца иные звуки.
И чуть не вздрагиваю, когда ладони ложатся на ключицы – почти на грудь! Это прикосновение обжигает слишком чувствительную кожу вопиющей откровенностью. А уж когда пальцы Санаду очерчивают кромку декольте…
Теперь жар не на коже – внутри. Сладкое томление. Хотя сквозь барабанную дробь в ушах пробивается мысль, что это не то, чем кажется, что Санаду просто… просто…
Он поддевает скрытый под тонкой вязью вышивки крючок и расстёгивает.
За нем следующий.
И ещё.
И ещё.
В полной темноте.
Под бешеный стук моего сердца.
Дрогнув, я в панике причмокиваю и чуть дёргаю ногой, изображая движение во сне.
Руки Санаду замирают на моём животе.
Бам-бам! Бам-бам! – стучит сердце. Горят щёки. Невыносимо, просто нестерпимо жарко.
Вздрагивает рука Санаду. Он вновь принимается за расстёгивание. Медленно и размеренно. Окутанная темнотой, я представляю, как он это делает. И вдруг понимаю, что он ничего не видит во мраке, и скольжение его пальцев по декольте было, скорее всего, банальным поиском застёжек.
Если бы Санаду раздевал меня, чтобы снова увидеть обнажённой, он бы зажёг свет!
Он растягивает в стороны края лифа и скользит пальцами по корсажу. Мягкому кружевному корсажу из тех, что я обнаружила в своей гардеробной. Медленно Санаду тянет за ленту завязки между грудями. Кончик ленты щекочет кожу, и вдруг меня накрывает порыв выгнуться и томно выдохнуть. Я осознаю его на середине действия и резко поворачиваюсь на бок, маскируя спонтанное движение. Щёки вспыхивают совсем нестерпимо, но не они средоточие самого сильного жара.
Матрас прогибается под тяжестью Санаду. Он нависает надо мной. Его ладонь касается живота, скользит по выпуклостям завязки ниже. Пальцы поддевают ленту и тянут её из петель, снова чувственно тревожа полыхающую кожу. Мурашки, кажется, покрывают меня всю, во рту опять пересыхает.
Я цепенею от слишком ярких, непривычных ощущений. Мне почти не приходится притворяться, когда Санаду бережно вытягивает ленточку из всё более низко расположенных петель. Я не управляю собой, не понимаю. Точнее, понимаю, и меня пугают ярость и яркость желаний. Возникающие образы. Но особенно то, что я желаю их осуществления, хотя не стала бы уважать человека, пользующегося беззащитностью уснувшей девушки.
Всё внутри горит. Дёрнувшись и снова откинувшись на спину, жду, что ещё будет делать Санаду. Продолжит раздевать, зажжёт ли свет, чтобы полюбоваться на результат расстёгивания корсажа?
Кажется, он вздыхает. Но не уверена – сердце слишком громко стучит в ушах.
Затем исчезает давление на матрас.
Что-то тянет покрывало. И его прохладный край накрывает меня, полностью погребает под собой обнажённую полоску кожи между одеждой.
Через несколько мгновений в сгустившейся тишине отчётливо звучит шорох открывающейся и закрывающейся двери.
Санаду ушёл, как и подобает благородному мужчине, как и подобает позаботившемуся о студентке преподавателю, но разожжённое им сладостно-мучительное пламя остаётся.
***
Санаду прекрасно понимает, что превышает все допустимые полномочия, что мог избавить Клео от тугой шнуровки исключительно телекинезом, но это не мешает ему насладиться моментом на грани непристойности.
Да что там, за гранью пристойности, хотя от его взгляда Клео защищает темнота.
С какой радостью он побыл бы с ней ещё немного, продлил это мгновение, когда его сердце сходит с ума, рвётся из груди, оглушает. Но Мара появляется в пределе ощущений его крови.
Похоже, его прогулка по Нарнбурну со студентами и Клео сработала, как приманка.
В самый сладкий – и совершенно неподходящий момент.
***
Сны после такого укладывания самые что ни на есть мешающие отдыху и расслаблению. Подсознание плюёт на отсутствие технической информации и выдаёт… такое выдаёт, что на уроке некромантии я сижу на трибуне и взгляда от учебника не поднимаю, стараясь не вслушиваться в голос Санаду, пробуждающий сонмы мурашек и волны жара.
Сегодня он некромантов за неумение эргономично расходовать магию закапывает. Буквально: могилки студентов на полигоне, зомби, выкапывающие своих некромантов. Санаду, телекинезом оттаскивающий зомби, сопряжение некромантов с которыми слишком фонит магией. И бедные студенты вынуждены заново выстраивать канал связи, стараясь не расплёскивать магию, чтобы их побыстрее выкопали.
Настоящие последствия плохого, но очень приятного сна настигают меня после обеда на лекции по истории: я начинаю клевать носом. Разморённая голосом почтенного профессора, успокоенная отсутствием Санаду, я провожу остаток учебного дня в лёгком полузабытьи, привычно игнорируя подкаты демонов – и невольно соскальзывая на далёкие от пристойности мысли.
Санаду ни разу не переступал черты. Сколько у него было возможностей обозначить свой интерес, если таковой имелся, но он этого не делал. Так с какой стати меня донимают все эти фантазии?
С такими мыслями возвращаться в его особняк, общаться с ним, мне кажется неправильным. Так что после занятий я отправляюсь в комнату общежития с немного сломанной кроватью и разорванными ванной обоями.
