Потом идём уже не очень бодро.
Потом пробуем бежать.
И снова идти.
Только результат всё тот же: вокруг нас лес, словно созданный из многократных отражений нескольких лесных кусочков.
Самое противное, мир другой с непонятной психологией, от нас реально могут хотеть банального прохождения на скорость.
А могут и не хотеть.
Под прохождением лабиринта могут подразумевать что угодно!
***
Тропинки… тропинки… грибочки. В качестве добавляющего оптимизм разнообразия среди тропок возникает полянка с зеленовато светящимися грибами. В фильмах такое свечение как признак радиации вроде бы художественное допущение, но ассоциации напрягают.
Держась за руки, мы с Санаду останавливаемся на границе полянки, бегло осматриваем мох и сияющие грибочки. Переглядываемся между собой.
– Монетку? – нервно предлагаю я.
– Угу, – соглашается Санаду. – Решка – идём туда. Дракон – не идём.
– Потому что только идиот пойдёт к дракону?
– Ну как-то так, – улыбается Санаду.
Вытаскиваю золотой Мары и, не размыкая наших с Санаду рук, подкидываю:
– Лови!
Санаду ловит монету и припечатывает на тыльную сторону моей ладони.
– Решка, – выдыхаем мы одновременно и ещё раз оглядываем полянку с «радиоактивными» грибочками.
– Может, ну её, эту полянку? – предлагаю я.
– Ну её, – соглашается Санаду. – Хоть и не чувствую ничего, но как-то всё подозрительно.
Держась за руки, по широкой дуге обходим грибную поляну.
– Куда же вы? – хором интересуются грибочки. – Заходите к нам…
Мы с Санаду, не сговариваясь, припускаем прочь.
***
Над дневной каменной площадью натянуто полотно заклинания. На нём в круглых окошках с разных ракурсов показывается ночной лес и ступившие на тропы испытаний иномиряне: одна рыжая бегает, рыжая и черноволосый бродят.
Дану лежат на площади, обмениваются угощениями, наблюдают за разворачивающимся на полотне действом.
Ждут.
И снова ждут.
Время идёт.
Постепенно ожидание начинает выплёскиваться шепотками. Пока один из самых смелых не вопрошает громко:
– А они собираются в ловушки попадать или нет?
Взгляды зрителей устремляются к расположившейся на возвышении королеве.
– Если они не попадают в ловушки, я не могу заставить их делать это, – величественно напоминает она.
– Так, может, добавим ловушек? – робко предлагает кто-то из зрителей, и предложение встречают довольным гулом.
– Лабиринт сам создаёт ловушки, – произносит королева.
Только подданные уже взбудоражены.
– Но если они гармоничные и принимают себя…
– …и если сильны общностью…
– …благоразумны…
– …для таких лабиринт не станет по-настоящему страшным, и мы останемся без развлечения.
– Нечестно, если они легко пройдут испытание!
– Да, мы хотим зрелищ!
– Драмы!
– Борьбы за выживание!
– Страсти!
– Насыпьте им ловушек побольше!
– Пусть страдают!
– Воплотите их самые-самые глубокие страхи!
– Добавьте боли!
– Испытайте смертью!
Предложения воодушевлённых дану начинают сыпаться так часто, что их становится невозможно разобрать.
***
Я ничего не имею против лесов. И ночных лесов в том числе. Но по ощущениям мы здесь бродим (слава вампирской выносливости!) часов так восемь, а из достопримечательностей только поляна с говорящими грибочками, поляна с говорящими камнями, поляна с говорящей лужей, поляна с говорящими ягодами, поляна с говорящими цветочками… как-то не воодушевляет.
Не знай я наверняка, что ничего здесь не употребляла, решила бы, что опять чайку Антония попила. Но, может, тут воздух подобным эффектом обладает? Иначе с чего бы здесь быть всяким разговаривающим представителям неживой природы? Впрочем, возможно, эволюция пошла здесь по иному пути? Может, все они говорящие грибочки, даже Антоний?
Вероятность попадания в мир говорящих грибов мы с Санаду как раз обсуждаем, когда из-за деревьев доносится крик.
Женский.
Истошный.
Санаду крепче сжимает мою ладонь и заводит меня за дерево, из-за которого мы выглядываем посмотреть в направлении раздавшегося крика.
– Это Мара? – шепчу я.
– Не уверен, – Санаду прижимает меня к стволу дерева, закрывает собой.
Наконец между деревьев показывается женская фигурка. Полупрозрачная. Мара. Она бежит, забрызгивая дорожку призрачной кровью, а следом за ней между деревьев ломится вполне себе реальный каменный голем в четыре метра ростом. Замшелые валуны его тела перекатываются, шуршат, стукаются друг о друга, врезаются в землю.
– Проклятье! – шипит Санаду.
И что делать? Мара полупрозрачная – то ли призрак, то ли иллюзия, а вот голем вполне реальный на вид. И голем – один из опаснейших противников для менталиста, особенно большой: у него нет эмоций, его действия невозможно предугадать ментально, а большой вес и соответствующая ему инерция практически лишает возможности остановить такую махину телекинезом.
И эта стремительная махина всё ближе к Маре.
– Мара! – Санаду вытягивает руку в сторону, чтобы призрак мог увидеть её со своей тропинки.
– Клео, – продолжает Санаду шёпотом. – Только не отпускай мою руку. И приготовься бежать. И… придётся сделать ещё кое-что.
Наши пальцы он переплетает крепко. Поднимает руку так, что его запястье оказывается перед моими губами, а моё запястье – перед его.
– Желай всегда знать, где я, – он решительно кусает.
Всё ближе грохочет каменный голем, я не вижу, что там с призраком Мары, но впиваюсь зубами в запястье Санаду повыше сползшего манжета. Неожиданно выросшие клыки пробивают кожу. Горячая, солёно-металлическая кровь наполняет рот, и меня до кончиков пальцев пронизывает щекотно-волнующее ощущение нереальной силы. И нереальной близости с Санаду, словно мы на миг становимся единым целым: восторженным и ожидающим неприятностей. Всего пара глотков, и Санаду дёргает мою руку так, что и она, и его запястье выскальзывают из зубов.
