– Не может быть!
– Она что, тоже дану?
– Или грибов пожевала?
– Не брала она грибы!
– Достигла просветления в столь юном возрасте?
– Да она скорее обманывает, чем просветлилась!
– Её же такими темпами лабиринт выгонит!
– Это нечестно!
– Чем нечестно?
– Её пригласили лабиринт проходить, а не спать! Что за безобразие?
– Но нельзя не признать, что это весьма оригинально, а всё оригинальное интересно.
Последнее замечание, хоть и произнесено королевой тихо, заставляет всех глубоко задуматься, ибо такого поворота при прохождении никто точно не предполагал, даже предположить не мог!
***
Мои опасения, что никакие дыхательные гимнастики и самоувещевания не позволят достичь такого уровня дзена, чтобы уснуть в смирительной рубашке, к счастью, напрасны: после вязкой полудрёмы я проваливаюсь в сон.
Чтобы провалиться сквозь кровать на траву и довольно ощутимо треснуться о землю.
Кажется, кому-то не нравится мой дзен. Ну и ладно. Главное, смирительная рубашка пропадает вместе с кроватью и больничной палатой.
Потянувшись, зевнув (кажется, я неплохо вздремнула), поднимаюсь и отряхиваю подол от травинок. Оглядываюсь по сторонам: типичная поляна с типичными шестью тропинками. Лабиринт разделён на гексагоны? Можно ли использовать это для поиска выхода? Или нет? Сработает ли в этом лабиринте правило одной руки: выход можно найти, если всегда поворачивать в одну сторону? Возможно, местные участки связаны не физически, а телепортами, тогда в принципе без разницы, куда идёшь – за тебя выбирают устроители испытания.
Но сейчас у меня стоит выбор: попробовать этот метод или попытаться найти Санаду.
Глубоко вдохнув, прислушиваюсь к себе. «В дурдоме» (надеюсь всё же, что у меня сейчас не обострение на фоне недостаточности таблеток), я то ли оказалась отсечена от прочих чувств, то ли слишком сосредоточилась на самоуспокоении. Но теперь я вновь ощущаю Санаду.
Что он есть.
И в глубокой печали.
Но печаль лучше его прежнего леденящего ужаса, разве нет?
Стою неподвижно, сосредотачиваясь на этой связи, мы ведь с ним одной крови теперь: часть его во мне, часть меня в нём. Я… я ощущаю не столько его, сколько именно мою кровь, это она рассказывает о его переживаниях.
Моя кровь.
Моя часть.
И чем дольше я концентрируюсь, чем острее ощущаю эту мою кровь, тем более реальной, отдельной единицей она мне кажется, протяни руку – и дотронешься.
Все чувства предельно обостряются, к ощущению единства крови прибавляется осязание разделяющего нас расстояния. Моя кровь ещё не вписалась в тело Санаду полностью, она… тянется обратно.
Внутри становится странно, словно что-то натягивается, и я протягиваю руку, ощущаю тепло и пульсацию той, принадлежащей Санаду части меня.
Моё тянущееся к ней сердце что-то выдёргивает из груди, будто выворачивает меня наизнанку во тьму, но не больно, а страшно – страшно до ужаса, до немого крика.
Встряска, одуряющая пустота в груди, и меня выдёргивает из тьмы в вечерний полумрак – как при телепортации, только холоднее и страшнее. Я стою на крыше деревянного фургона. Колени, которыми я почти касаюсь спины сидящего на краю Санаду, дрожат от слабости, внутри страшно пусто. Так пусто, что я не сразу осознаю запах крови и гари.
Не сразу замечаю, что вокруг фургона лежат обломки подобных ярко раскрашенных фургонов и клеток, трепещут на ветру обрывки длинных полотен и тканного купола.
А ещё здесь много мёртвых: животные и люди лежат среди разбросанных и поломанных вещей, добавляя к пестроте тканей и зелёной яркости травы слишком много кроваво-красных пятен.
Глава 45
Покачнувшись, отступаю на полшага и опускаюсь на колени, касаюсь чуть сгорбленной, обтянутой рубашкой спины Санаду и прижимаюсь к нему, кладу подбородок на плечо.
– Это воспоминание? – сосредотачиваюсь на покачивающейся на ветру пряди его волос, на затрепетавшем рядом моём рыжем локоне.
Не скажу, что меня слишком шокирует увиденное – современные СМИ и фильмы так напитывают сознание подобными образами, что закрываться от них начинаешь автоматически. Но рассматривать подробности бойни не хочу.
Санаду лишь чуть поворачивает голову:
– Да, – он наклоняется, прижимаясь скулой к моей макушке. – Клео…
Обнимаю его под грудью:
– Пойдём дальше.
– Ты кажешься такой настоящей…
Так, похоже, меня приняли за галлюцинацию. Ладно, хоть не за белую горячку. Невольно вспоминаю Марка Аврелия – вздыхаю, крепче обнимаю Санаду и уверяю:
– Я настоящая.
– Этого не может быть, ты не умеешь телепортироваться, а даже если бы умела, ты бы потратила на это всю свою магию и сейчас поглотила остатки заряда магических кристаллов, а ты их не поглощаешь, – он похлопывает по карману брюк, и там тихо позвякивают экспроприированные у Мары кристаллы.
– Если честно, по поводу телепортации я сама не поняла, возможно, задействовались какие-то местные механизмы? – я отпускаю Санаду и присаживаюсь рядом, свешиваю ноги с крыши фургона.
– Вряд ли, – тихо возражает Санаду. – Твоё иллюзорное присутствие может меня взбодрить, а это место давит на больные мозоли.
Я ещё раз оглядываю поле. Людей и животных рвали на части. Меня передёргивает.
– В чём заключается твоя больная мозоль? – спрашиваю я.
Вариантов может быть несколько. Я даже предполагаю, что всех здесь мог убить Санаду. Я не представляю его столь жестоким, но… мало ли что бывает в жизни, особенно долгой жизни. И тем более в жизни, в которой может использоваться поводок крови. Прежде я не лезла в душу Санаду, захотел бы рассказать – рассказал бы это, но сейчас я обязана его растормошить, чтобы мы прошли лабиринт.
Почему я так думаю? Да потому, что Санаду не выглядит испуганным, и судя по тому, что я чувствую кровью – он не боится. Он грустит. Но иллюзия продолжает его удерживать, значит, этих эмоций для её существования достаточно.
Накрываю рукой ладонь Санаду и чуть сжимаю.
– Что тебя тревожит в этом воспоминании? – спрашиваю ласково, и всей душой, всей своей кровью желаю его ответа.
– То, что это… – Санаду рукой описывает окружающий пейзаж и дёргает уголком губ, – меня это… не затрагивает до глубины души.
– Хм… – хмурюсь. – То есть тебя беспокоит то, что у тебя крепкие нервы?
Дрогнув, Санаду поворачивается ко мне, всматривается в лицо.
– Объясни, – опять прошу я. – Я не понимаю. Я… обычно я не убиваюсь по тому, что давно прошло, и, честно говоря, это кажется мне нормальным.
