– Ты умеешь выглядеть убедительно, – кончиками пальцев поглаживаю его подбородок, и Санаду вновь прижимается щекой к моей ладони.
– Если я такой убедительный, почему моим отговоркам не верят?
– Потому что все так впечатлены твоей убедительностью, что не могут поверить в обратное, – я мягко улыбаюсь.
Санаду смотрит мне в глаза:
– Так я, получается, жертва чужого самообмана?
– Определённо. И долго тебя в тюрьме мариновали, прежде чем ты согласился занять трон?
– Недолго. Изрель умеет делать предложения, от которых невозможно отказаться, – Санаду пристально смотрит мне в глаза, и я привычно тону в этих чёрных омутах.
Он уже рассказывал, что Изрель в обмен на его согласие занять престол предоставила защиту менталистам. И теперь понимаю, что это защита от поводка крови.
– Что, даже неделю в тюрьме не посидел? – картинно удивляюсь я.
– Два дня всего, пока Изрель утрясала формальности.
– Что, прямо из камеры на трон?
– Представь себе, даже помыться не дали! – театрально возмущается Санаду, и я улыбаюсь: у магов заклинание очистки есть, так что «помыться» можно без воды.
– Наверное, побоялись, что ты улизнёшь через слив, – хмыкаю я.
Небо над нами наливается оранжево-фиолетовым. Санаду мягко улыбается, но иллюзия продолжает держать нас в плену.
И я кровью ощущаю грусть Санаду – словно ледяной стилет в его сердце.
Тяжесть, которой он не поделился.
Что-то, от чего он не может отстраниться даже сейчас.
– Что тебя беспокоит на самом деле? – мой шёпот сливается с шелестом ветра.
Санаду прикрывает веки, пряча свои бездонные тёмные омуты.
Чуть склоняет голову, едва касается моего лба своим и отворачивается. Чтобы снова оглядеть утопающее во мраке поле бойни.
– За эти столетия… – Санаду протяжно вздыхает и убирает мою ладонь со своей щеки, сжимает. – Я заглядывал в сознания многих людей. Узнавал разные жизненные истории… нет, не так.
Он раздражённо потирает переносицу и снова оглядывается. С грустью. С холодной болью в сердце. С ощущением вины.
– Я любил их. Иногда злился, ссорился. Но я их любил. И тосковал о них. Сейчас порой тоскую тоже, даже к труппам другим не присоединялся, старался обходить стороной цирк в память о моих родных, хотя люблю эту атмосферу, и порой мне до крика хочется вспомнить былое, взмыть под купол, ощутить восторг зрителей, эту яркую атмосферу, в которой я вырос и жил.
Сжимаю его пальцы.
– А когда это всё случилось, – Санаду нервно указывает на тела. – Мне было и больно, и страшно, но главное, о чём я думал – это выживание. Я… несмотря на кошмар ситуации, был рад тому, что жив. Я надеялся на спасение. Я служил их убийце. Да, был поводок крови, да, я в итоге в какой-то мере отомстил, но для меня важнее было выжить, я бы ни за что не попытался его убить. И даже когда мечтал от него избавиться, я мечтал сделать это не потому, что он убил моих близких, а только ради освобождения от поводка. И если бы он убрал этот проклятый поводок, я бы сбежал и спрятался.
– Это нормально – хотеть жить, – крепче перехватываю ладонь Санаду. – Жить и выжить. Месть убитых не возвращает.
– Я знаю, – понуро соглашается Санаду. – Но… я знаю тех, кто ради мести за родных положил свои жизни. Я сталкивался и с преступниками мстителями, и просто с мстителями, заглядывал некоторым в сознание или имел возможность оценить вложения в месть. Я видел множество примеров того, как не прощали за меньшее. И точно не прощали за аналогичное. А я с самого начала к отмщению не стремился. И теперь живу в отличных условиях. Стал правителем кантона фактически пройдя по трупам родных. Меня не мучают постоянные кошмары. И угрызений совести как таковых нет. Я живу и наслаждаюсь жизнью.
«Тогда в чём проблема?» – хочется спросить, но молчу, потому что мне кажется, такой хладнокровный вопрос выбьет Санаду из состояния откровенности.
Или нет?
– Ты не обязан был мстить.
– О нет, на самом деле месть в подобных случаях подразумевается.
– Знаешь, на мой взгляд, довольно глупо убиваться ради мести и вообще тратить на неё силы и время, когда в жизни есть столько всего интересного. Для наказания преступников существует закон и соответствующие органы. Я могу понять желание призвать преступника к ответу для поддержания порядка, могу понять желание остановить преступника, который продолжит свои деяния. Но месть просто ради мести? Нет, этого я не понимаю. Да и ты вроде как отомстил, хотя и не планировал это. Обратившего тебя вампира убили потому, что ты ослабил защиту его замка.
– Но я сделал это… честно говоря, – Санаду задерживает дыхание, а затем резко выдыхает: – Я надеялся освободиться. Просто надеялся освободиться, мной двигало вовсе не желание поквитаться за убийство семьи.
– Месть всё равно бы их не вернула, а желание сохранить и улучшить свою жизнь нормально.
– Да не в этом дело, – высвобождает свою руку из моей Санаду и сцепляет пальцы между ног.
Я не тороплюсь его трогать. Мгновение разглядываю хмурый профиль, прежде чем спросить:
– И в чём же дело?
Помедлив, Санаду поднимает голову:
– Я слишком легко ко всему отношусь.
Продолжает шелестеть ветер.
Я вновь поправляю выбившуюся чёрную прядь.
– Разве это плохо? – спрашиваю тихо.
– Моя семья погибла из-за меня, а я даже угрызений совести из-за этого как таковых не испытываю.
– Естественно, это же не ты их убил. Ты не можешь отвечать за выбор, сделанный тем вампиром. Он принял такое решение. Не ты.
– Но я легко с этим смирился. Как и со многими другими вещами, которые для остальных непростительны или невыносимы. Иногда мне кажется, что у меня просто нет чувств, или они недостаточно глубоки.
– Все мы разные, – пожимаю плечами и вглядываюсь в укрытые сумраком тела. – И чувствуем по-разному. Я, например, не вижу проблемы в том, что спокойно отношусь ко многим вещам… Можешь рассказать подробнее? Я правда не понимаю, в чём ты видишь проблему.
