— Ирментруда Диана, — повторил молодой дракон и с удовольствием куснул ее в грудь, оставляя алое пятнышко на белоснежном бархате кожи. — Что ж, я запомню.
— А Эван где? — смущенно спросила Диана, делая вид, что отыскивает старшего дракона взглядом.
— Ушел по делам, — уклончиво ответил молодой дракон. — Ну, пойдем?
Он помог ей подняться и одеться. Для этого он долго копался в сундуке у изголовья кровати, перебирая пестрые ткани.
— Вот это, пожалуй! — произнес он, отыскав золотистый шелк с черной, тонкой, как туман, прозрачной накидкой. — Наши цвета. Ты же не предашь и не убежишь, маленькая Ирментруда?
Он сам помог Диане надеть платье, похожее на восточный длинный халат, сам поправил широкие рукава, из которых беленькие руки девушки выглядывали, как тычинки из лепестков спящего цветка, сам застегнул на тонкой талии девушки застежки и повязал широкий шелковый пояс.
— Ножку давай, — велел он, преклонив колени перед девушкой. Та, засмеявшись, приподняла подол, и княжич взял в ладонь ее теплую маленькую ступню. Аккуратно, со знанием дела, надел маленькую туфлю с чуть загнутым носом, всю расшитую драгоценными камешками. — Удобно тебе? Не больно?
Диана чуть качнула головой — нет, не больно, — и рассмеялась, когда мальчишка, даже не надев штанов, усадил ее перед зеркалом и сам, осторожно и аккуратно, начал расчёсывать ее волосы.
— Почему ты делаешь все сам? — спросила Диана. Она хотела повернуться к княжичу, но тот сжал ее виски ладонями, заставив сидеть смирно, смотреть в зеркало перед собой и не вертеться.
— Потому что Ирментруды, только что выловленные из моря, как правило, ничего не умеют, — пояснил он. — Они и туфлю-то не знают, на какое место пристроить.
— А где же слуги?
— Слуги! — фыркнул княжич, распутывая щеткой волосы девушки. — Эван откусит голову любому слуге, который посмеет посмотреть на твое обнаженное тело. Он очень ревнив.
— Ревнив! А ты…
— А я — его кровь, — отрезал княжич. — Он любит меня так же, как самого себя. В роду он старший, это верно. Но род надо продолжить, и кто это сделает — не важно.
— Вы же не умеете любить самок, — неодобрительно заметила Диана. — Как же можно ревновать, но не любить?
— А как можно любить самку? — удивился княжич. — Конечно, можно испытывать привязанность, симпатию, но как можно любить того, кто бесконечно далек и сам любить не в состоянии?
В зеркале перед собой, куда она была вынуждена смотреть, Диана то и дело видела его живот. Чуть смуглая кожа, сильные рельефные мышцы, темная дорожка курчавых волос… Краснея, Диана отводила взгляд, чтобы ненароком не опустить его вниз и не рассмотреть княжича как следует. А еще ей почему-то вдруг остро захотелось погладить этого молодого наглеца, ощутить под своей ладонью его тепло и силу его мышц, и поцеловать его в этот самый смуглый живот, провести губами вниз, вдоль полоски волос… наверное, если б она так сделала, мальчишка, при всей его самоуверенной высокомерности, смутился бы, ахнул, балансируя на грани удовольствия, напрягся б до дрожи, и с жалобным полувсхлипом толкнулся бы в ее горячий рот, скользнул бы по языку, который обласкал бы чувствительную головку его члена…
«Господи, что за мысли в моей голове! — тут же укорила себя Диана, краснея и скашивая глаза в сторону, чтоб не видеть мельтешащее в зеркале отражение. Чтоб не соблазняться. — Это все вода и драконий яд, в котором он купался. Это из-за них я хочу… хочу его».
Однако, самому дракону, похоже, и в голову не приходило, что он может порождать такие мысли в голове Ирментруды.
— А служанки? — спросила Диана, кое-как справившись с бессовестными мыслями, роящимися у нее в голове. Княжич фыркнул еще насмешливее:
— Самки? — переспросил он. — Те из самок, что живут в этом доме, не расчешут тебе волосы, а вырвут их, и лицо расцарапают. И, возможно, нос откусят. Так что я бы не советовал на их половину дома ходить.
— А тебя правда… Галесвинты драли? — вспомнив окровавленную щеку княжича, осторожно спросила Диана. Тот с удивлением глянул в зеркало, встретился взглядом с девушкой — и снова инфернально, хрипло расхохотался, показывая острые блестящие драконьи клыки.
— Драконы, — проскрежетал он нечеловеческим, темным голосом, — не дерутся с самками. Старые Галесвинты, конечно, существа коварные и злобные, но далеко не глупые. Ни одна из них не справится с драконом, — хрипнул княжич, и Диана на миг увидела нечеловеческий, пугающий лик. — И все вместе — тоже. Тоже не справятся.
— Так кто тебя ранил?
Княжич на миг замер. Затем склонился над Дианой низко, заглянул в зеркало, встретился взглядом с ее глазами в отражении, и хрипло, страшно, ответил:
— Звездные колдуны.
Диане показалось, что он внимательно изучает ее реакцию, всматривается в ее черты, чтобы отыскать что-то, какое-то фальшивое чувство, что-то, что выдаст ее. Но Диана, тараща глаза, осталась неподвижна и не сорвалась с места с криком.
— И… — протянула Диана, с испугом вглядываясь в его глаза, темные, сверкающие то ярким красновато-карим светом, как самый дорогой чай, то рдеющие расплавленным золотом. — И что это значит? Кто это — звездные колдуны?
Княжич пожал плечами.
— В общем-то, — нехотя признал он, — это тоже драконы. Только им запрещено летать. Они могут лишь ползать, жалить и рвать зубами. Их души темны и завистливы. Их языки, кажется, не умеют говорить правду. Они жаждут только одного — отнять все, что нам дорого.
***
— Бойся Звездного колдуна, — закончил свою речь княжич, словно заклинание. — Он обманет, сломает твою жизнь, отравит все, чем ты дышишь, подольет горечи полынной в еду и питье, и станет невыносимо существовать.
— Зачем им это? — в смятении выкрикнула Диана. Слова княжича были пугающими, в них была заключена какая-то особенная зловещая сила. Диана кожей почувствовала дыхание неумолимого зла, мурашки побежали у нее по спине. — Как можно быть настолько злобным созданием?!
— Ох, какая странная ты, Ирментруда, — посмеиваясь, ответил княжич. В зеркале отразились его веселые блестящие глаза. — Прав был Эван — есть в тебе что-то странное, почти пугающее.
— Отчего же? — удивилась Диана.
— Да оттого, гладенькая моя, — ответил княжич, так же посмеиваясь и разглядывая девушку в отражении, — что ты забываешь — Ирментруды и самки вообще сами существа не самые добрые в этом мире. А тебя ужасает чужая жестокость, которая самой тебе должна казаться обычной и правильной. Притом ужасает искренне; вон ты как напугалась. Даже щеки побледнели.
— Почему ты уверен, — тихо спросила Диана, пряча взгляд от его внимательных глаз, — что я искренне напугалась? Может, я искусно притворяюсь.
— И еще об одной вещи ты забываешь, — снова хихикнул княжич, сжимая ее плечи. — Я ведь менталист. Так же, как и Эван. Разве он не говорил с тобой мысленно, разве не касался твоего разума? А все Ирментруды знают об этом, и потому предпочитают мечтать об украшениях и платьях, чтобы не выдать себя.
