Умоляя ее взять.
Виляя нетерпеливо бедрами и раскрываясь перед ним, млея от неутолимой жажды. Рыча, стеная и плача, словно ее клеймили раскаленным железом. Плача от того, что он ее не берет. От того, что он далеко, и она лишена его ласки. Эван чувствовал дрожь в пальцах, а под ними — словно бы сок, струящийся по коже женщины, и нежную мякоть ее тела. И она вскрикивала и рыдала от каждого прикосновения, потому что их ей было мало. И страсть все горела в ее теле, доставляя самую сладкую в мире муку…
И Эван страдал, умирал и воскресал вместе с ней, отчаянно тянулся к стонущей женщине в своих видениях, губами считая пульс на ее подрагивающем животе и слыша накатывающие на ее тело спазмы…
Как же хочется повторить это безумие, этот танец страсти, эту потную, жаркую, развратную возню! Тереться телом об тело, ласкаясь кожей, грудью, животом… Слышать влажные шлепки тел друг о друга, вдыхать пряный аромат желания… пальцы после самки благоухают, как цветы, как сладкая мякоть спелого ореха, как дымящийся горячий хлеб…
Невыносимо!
— Идем, — шептала Ирина, пытаясь увлечь Эвана за собой, дергая его нетерпеливо за руку. — Я давно уже хочу мужчину. Ты же тоже соскучился по моему телу? Разве ты не хочешь его прямо сейчас?
Она дергала и тащила Эвана к выходу из зала, но он вдруг встал, как вкопанный.
В его видениях Диана успокаивалась, корчась в сладких спазмах. Эван уже не ощущал под ладонями жара ее бархатистой кожи, тот словно перетек ему самому в вены и теперь бушевал в его крови.
— Я вижу, ты же хочешь меня, — шептала Ирина, прижимаясь к его боку. Ее руки бесстыдно скользили в паху Эвана, сквозь одежду нащупывая вставший член, и Эван со стоном принял эту ласку, обнаружив, что сам трепещет, будто его ведут на закланье.
Жар — и холод, откровенное желание — и расчетливые ласки, больше похожие на грубоватый массаж. Ирментруда Ирина была довольно опытной самкой. Она знала тела самцов, она знала, где надо погладить и потрогать, чтобы вызвать ответную реакцию. Ее пальцы творили чудеса, касаясь обнаженной кожи, мышц на напряженном животе Эвана, обводя контуры каждого кубика на его прессе, да только…
— Нет, — вдруг произнес Эван. Это слово он почти выкрикнул, ухватив Ирину за запястье и отнимая ее руку от своего тела. В глазах ее отразилось изумление, огромное, как полная луна.
Диана снова встала в его памяти — оскорбленная, гордая, выпрямившая царственно спину. Ее слова «я не разделю с тобой ложе!» больно резанули память. Он вдруг с испугом отнял у Ирины свою руку и тайком, заведя ее за спину, вытер о свою одежду, словно опасаясь, что на коже останется запах самки.
Он не готов был потерять ее.
В этот самый миг Эван вдруг понял, что даже ради неприступной Ирины, которая дразнилась и играла с его чувствами, которая была словно недосягаемая звезда, мечта, идеал и божество, он не готов терять расположение Дианы.
Взять ее силой? Многих плодовитых самок берут так, в специальных спальнях для строптивых. Но Эван не хотел силой. Не хотел податливую мягкость превращать в жесткое сопротивление.
Она сама хочет самца. Всегда его хочет. Всегда принимает и сладко стонет, ощущая его в себе.
Даже капля запаха Ирины может все это разрушить. Даже поцелуй, даже прикосновение ее холодных жестких рыбьих губ может перечеркнуть все! Эван ощутил яростный протест от одной мысли о том, что Диана окажется недосягаема.
Не как Ирина.
Тут Эван сообразил, что все это время просто пытался приручить собственноручно пойманную самку, а она… не приручалась. Оставалась холодна, доводя его до исступления, до отчаяния, до гулкой пустоты в груди. Она просто не могла ему это дать, в ней не было заложено ни искры добрых чувств.
А Диана — тепла. В ее сердце живет весенняя теплая нежность. И потерять это ради не умеющей чувствовать рыбешки?.. Отказаться от того, о чем он молил небеса все это время?!
— Нет?! — повторила, потрясенная, Ирина. — Но ты же сам!.. Ты же хочешь, я вижу!
— Нет, — хрипло повторил Эван, отстраняя самку, пытающуюся обхватить его руками, повиснуть у него на шее. — Я должен подумать.
— О чем тут думать?! — поразилась Ирина. — Ты стал стареть, князь, коли тебе уже надо долго думать, прежде чем лечь с женщиной в постель?!
— Я должен подумать о том, — рявкнул Эван сердито, — а действительно ли ты стоишь того, чтобы всех самок мира променять на тебя одну, женщина?
Ирина насмешливо фыркнула:
— Если тебе будет мало меня, — ответила она, — то бери себе самок столько, сколько захочется! Я не против.
— Другие самки могут быть против,— отчетливо произнес Эван,— чтобы я делил ложе с ними, а потом с тобой!
— Это ты о словах этой гадины?! — возмутилась Ирина. — Это ей мой запах не нравится чем-то?!
— Твой запах в ее постели, — напомнил Эван. — Запах твоего лона на моем члене.
— И ты потерпишь?! — ахнула Ирина, пораженная. — Потерпишь, чтобы самка ревновала и тебе указывала, с кем спать?! Потерпишь ее условия?! Не проще ли выкинуть ее обратно в море? Самок тысячи; тысячи из них превращаются в женщин с красивыми телами, намного красивее, чем эта строптивая Ирментруда! Бери любую! Видишь, как я покорна, видишь, как я готова служить тебе? А она, ведьма, — Ирина заскрипела зубами от ярости, — каким волшебством она себе такую гладкую кожу заполучила?! Тут нечисто, верно тебе говорю! Выкинь ее в море, подальше от берега! Пусть себе плывет туда, откуда взялась! А меня возьми княгиней… ты не пожалеешь, князь! Я служить тебе буду, верно, как пес! Мне, мне ее черный посох отдай. Что толку, что она красуется с ним? Этим посохом только врагов гонять!
— Не я ей этот посох вручил, — ответил Эван, — не мне его и забирать. И врагов… откуда враги в моем собственном доме?
— Как это нет врагов, если ты пригрел эту строптивую самку?! Да вот хоть бы и брат твой, — зашипела Ирина яростно. — Он непочтителен, он смеется! Над нами смеется, князь! Я бы отучила его скалить зубы…
— Помолчи-ка, рыба скользкая! — яростно прикрикнул на женщину Эван. — Как смеешь ты свой зубастый рот открывать на княжича! Ничуть не изменилась, — с досадой процедил Эван. — Одному небу известно, чем ты мне приглянулась, такая хитрая, злобная и расчетливая…
Глава 9. Сердце Кита
Эван ушел, а Ирина осталась одна, в растерянности, озлобленная и удивленная.
То, что князь не пустил ее в свою постель тотчас же, как увидел, было преобидной пощечиной, болезненным ударом по ее самолюбию. Ирина, багровея от стыда и унижения, словно наяву слышала издевательский хохот Звездного колдуна Итана, видела издевательские взгляды Андреаса. Звездные переглядывались между собой, будто насмехаясь над нею.
«Что, — говорили их взгляды, — самоуверенная, глупая самка? Думала, что все будет легко? Думала, Князь кинет все к твоим ногам по первому твоему желанию? А вот не вышло!»
