– Ай, молодец какой! – восхитилась мать. – Ну, сшивай давай магической нитью. Да аккуратнее там.
Вольдемар, вздохнув, снова уселся за работу, а мать обернулась к огню, рассматривая королевские игрища.
Жанна, все это время сидящая на полу, у ног матери, даже не шелохнулась, не произнесла ни слова.
Пламя огня отражалось в ее темных, немигающих огромных глазах, и Жанна грызла и кусала сухие, потрескавшиеся губы, сосредоточенно размышляя о чем-то своем. На лице ее запечатлелась мучительнейшая мысль, она думала и думала ее, прилагая всю свою изобретательную хитрость, но выхода не находила.
Да еще и мать подливала масла в огонь, добавляя Жанне мучений.
– Ты посмотри на Ивонку, – бормотала она. – Как хороша! Отмыли, откормили! Щеки так и сияют! А серьги, ты посмотри, какие серьги у нее, Жанна! Так и горят! Эту бы одну серьгу подать ювелиру – полдома обновить можно, а? Слышишь, черепица посыпалась осколками? Заменили б на новую. И башню твою любимую починили бы и побелили. А платье-то, платье!
Кто знает, волшебное ли пламя, куда мать горстями сыпала красные бобы, так разукрасило платье дикого шиповника, или на самом деле это было так. Только чудилось мамаше, что все тонкие серые прожилки на юбке Ивон были вышиты дорогими серебряными нитями, а на черном плаще ее, среди вспыхивающих ослепительным белым светом звезд, нет-нет, да сверкали золотом цветы и пчелы.
Тот, кто примостился на улице, напротив окна, тоже замер, рассматривая веселящуюся красавицу Ивон. Сейчас, когда никто его не мог увидеть и уличить в чем-то недостойном и постыдном, он неотрывно следовал взглядом за девушкой. И ее стать, ее тонкий стан, ее грация, ее красота не укрылись от жадного взгляда того, кто, обращённый в небольшого дракона, приник к стеклу и заглядывал в освещенную теплую комнату с пылающим в н ей магическим камином.
Разумеется, то был Валиант.
И красота Ивон, на которую раньше он смотреть не смел, на краткий миг затмила все, и даже вытеснила из его разума тот самый странный документ, который готовил Вольдемар.
Было в юной Ивон что-то такое чистое, хрупкое, трогательное и прекрасное, что Валиант едва не застонал, ослепленный прелестью девушки, которую король поймал и заключил в свои объятья.
На лице Ивон скользнула улыбка – прекрасная, немного застенчивая и нежная, – она сжалась, как воробушек, крохотная и хрупкая, в медвежьих объятьях короля, и торопливо прижала пальчики к его губам, которыми он тянулся ее поцеловать.
– Ба, да это снова вы, – произнес удивленный король, сдирая повязку с глаз. Ивон зарделась, а король и не думал ее отпускать. Напротив – он обнял ее крепче. Привлек к себе, прижал к своему сердцу. – Наверное, это судьба. Вы пахнете слаще всех. Медом и сладкой кровью. Отчего меня так влечет к вам?..
Король не выглядел человеком, который обманывает.
Напротив – он был взволнован, не на шутку взволнован и возбужден, и Валиант, глядя, как тот целует гладкие волосы девушки, ее бледный ровный лоб, не понимал, от ревности к кому он погибает.
Он равно ревновал и короля, который оказывает знаки внимания этой мерзавке, отпрыску этой гнусной, отвратительной семейки, и Ивон – потому что вдруг понял, что хочет коснуться ее так же свободно, как король, и хочет поцеловать ее тонкие пальцы, прижавшиеся к его губам, оглушительно пахнущие гречишным горьковатым медом...
Сладкая боль, приятное томление разлилось в груди Валианта, причудливо сплетаясь с ненавистью, грызущей его. С ненавистью к этой девушке, к этой семье. Чувство это было свежее, горькое, непривычное и незнакомое, пугающее настолько, что Валиант еще одержимее захотел убить Ивон, чтобы навсегда избавиться от тревожащего сердце волнения. Навсегда. Забыть и не ведать больше. Не ощущать себя живым. Не слышать ток крови. Не чувствовать надежду.
Не желать ласки.
Не любить...
– Надо было идти, Жанка! – гудела мамаша, глядя, как король милуется с Ивон. – Хоть бы платье дали, на злате-серебре пила б, ела. А король-то красавец. Крепкий и видный какой мужчина! Ты смотри, как он ее тискает, а? Славный жеребчик! Такой будет хорошим
мужем. Неутомимым и жадным. Правда, и любовниц у этого кобеля будет без счета; ну, да их, как без этого прожить...
– Да уймись ты! – рявкнула Жанна, неотрывно следя за сестрой. Она следовала взглядом за каждым движением Ивон, отмечала каждую складку на ее одежде, каждый блеск золотых и серебряных нитей, и в ее чертах разгоралось какое-то лютое, голодное, неутолимое выражение.
Ивон была прекрасна.
Щеки ее горели здоровым румянцем, губы раскраснелись, глаза сверкали. Король поймал ее – а значит, она должна была станцевать с ним танец, а затем водить сама.
И танец этот она станцевала с ним так изящно и великолепно, что Валиант, наблюдающий за нею, окончательно потерял голову и познал прелесть платья дикого шиповника. Ему казалось, что это не гибкая хрупкая девушка движется вокруг высокого, сильного мужчины, а что это король обмахивается сорванной ветвью в ярких пахучих цветах.
Ивон двигалась легко, невесомо, едва касаясь блестящего пола крохотными ножками.
– Ну, так-то наша Жанна точно не смогла бы! – подмечала бестактная мамаша, глядя, как Ивон кружится и порхает, взмахивая тонкими пластичными руками. – Ты смотри, как крутится она вокруг короля-то! Жанка, не боишься, что затащит, ох, как пить дать-затащит король Ивонку в свою теплую постельку! А потом уж рога с ней будет тебе наставлять.
– Да заткнись ты! – почти прорыдала Жанна, подскакивая на ноги.
Глаза ее были сухи. Но из груди рвался такой вой, словно душу ее демоны резали на куски.
– А что я такого сказала-то? – сварливо ответила мать. – Как оно есть, так и подметила!
Но Жанна не хотела слушать, как оно есть.
С ревом она выскочила вон из комнаты и, громко топоча босой пяткой, исчезла вон в темном коридоре.
Мать, охая и ахая, шустро поднялась и помчалась за нею – утешать. Видимо, до нее дошло, что говорила она бестактные вещи. А может, не дошло.
Вольдемар остался в комнате один, да еще и со странным документом, и с множеством недосказанных, странных слов.
«Что за заговор плетет это семейство? – подумал Валиант. – Отчего это Жанну должно касаться то, что король ее сестре оказывает знаки внимания? Не для того ли она вообще послана во дворец? Что за документ сшивает брат? Странно все это.»
Вольдемар почти дошил документ, когда перед ним, из капли, полной мрака, пробившейся через протекающую крышу, перед ним встал вдруг мужчина в фиолетовой костюме и с недобрым выражением на лице.
Незнакомец был высок, длинноног, изящен и грациозен. Одежда его из фиолетового темного бархата с серебряной отделкой сидела на нем безупречно, выгодно подчеркивая каждую линию его молодого, сильного тела.
Рука этого человека лежала на рукояти меча, и Вольдемар так и прикипел задницей к стулу, глядя, как незнакомец недобро усмехается, кажа острые драконьи зубы.
