Выбор друзей — сама по себе лучшая характеристика человека. Три катковских товарища по пансиону очень разные люди. Вышедшие из разных слоев общества, будучи разными по крови, по происхождению, — они, каждый по-своему, отражали культурное и этническое многообразие Российской империи, в том числе и богатство возможностей, открывавшихся перед ними — подданными государя и Отечества. Катков, очевидно, уже в пору взросления смог понять и оценить могущество этой державной скрепы, основанной на русской духовности, открытости и любви. И сам проникался и воспитывал в себе эти черты русского мировоззрения.
В какой-то степени этим он был обязан своему кабардинскому другу. Андроников высказывает предположение, что Кодзоков не только «был товарищем и приятелем М. Н. Каткова», но, вероятно, он его «ввел в дом к Хомяковым, где М. Н. Катков некоторое время и жил»
[103]. Об этом, но применительно ко времени обучения обоих в университете, пишут также издатели сочинений А. С. Хомякова (одним из них был его сын Дмитрий Хомяков), опубликованных в 1900 году
[104]. Правда, с самим хозяином дома Катков лично познакомился в 1843 году.
Как бы то ни было, для нас в данном случае этот факт представляет интерес в контексте возможного влияния раннего славянофильского учения на взгляды Каткова, а также в плане выявления его связей с лидерами славянофильства. Одним из ярких представителей этой когорты был еще один товарищ Каткова по пансиону профессора Павлова и впоследствии по университету — Дмитрий Александрович Валуев (1820–1845).
Еще в младенчестве Митя Валуев лишился матери — Александры Михайловны, урожденной Языковой, приходившейся сестрой жене Алексея Степановича Хомякова и поэту Николаю Михайловичу Языкову. До одиннадцати лет он жил в доме своего отца в Симбирской губернии, пока в 1832 году отец не привез его в Москву и не отдал учиться в пансион профессора М. Г. Павлова. Близко знавший Валуева В. А. Панов будет вспоминать: «Он явился туда тихим и робким мальчиком. <…> Он привез с собою сундучок, наполненный книгами, частию уже прочитанными им прежде. В первое время это было его единственное сокровище, единственное утешение в его одиночестве, ибо долго чувствовал он себя одиноким в кругу своих товарищей»
[105].
Хомяков, дом которого на Петровке отличался известным гостеприимством по всей Москве и всегда был открыт для Дмитрия, племянника жены, раскрывает особенности его жизни в пансионе: «Успехи его были не блистательны; ему трудно было покориться правильности общественного воспитания, и мысль его, перебегая от предмета к предмету, от одного стремления к другому, не могла еще ни отказаться от своего произвола, ни угадать пути, на котором она была призвана трудиться и действовать; за всем тем кротость нрава и добродушная откровенность привлекли к нему дружбу лучших товарищей, а жадная любовь к науке, выражавшаяся даже в беспорядке его занятий, обратила на себя внимание лучших его учителей. Он был любим и впоследствии вспоминал не без удовольствия и благодарности года своего пансионского учения, но признавался, что чем более думает он об них, тем более убеждается в превосходстве домашнего или полудомашнего воспитания перед воспитанием общественным. Это мнение человека, в котором отрочество не оставило никакого горького воспоминания и, следовательно, никакого невольного пристрастия, — человека, соединявшего в высокой степени благородство души с ясным умом, любимого товарищами и любившего их, заслуживает, как кажется, некоторого внимания»
[106].
После трех лет пребывания в пансионе Валуев поселился в доме С. П. Шевырёва и под его руководством занимался древними языками. Потом поступил на историко-филологическое отделение философского факультета Московского университета и стал прилежным студентом: слушал лекции на двух факультетах, изучал древнееврейский и санскрит. На последнем курсе университета он жил в доме А. П. Елагиной у Красных ворот и попал в московское общество «блестящих дарований». По свидетельству А. С. Хомякова, эти годы пришлись как раз на время формирования славянофильского кружка, в котором Валуев стал «мало-помалу яснее понимать свое призвание — сделаться нравственным двигателем этих разрозненных сил»
[107].
Университет Валуев окончил в 1841 году, окончил кандидатом, но не первым: слишком разбросаны были его занятия. Он мог параллельно писать труд по статистике, исследование по русской истории, заметки по воспитанию детей и популярную биографию Жанны д'Арк. Профессор Дмитрий Львович Крюков, глядя на него, предсказывал ему блестящее будущее: «Валуев из кандидатов чуть-чуть не последний, но в жизни он станет едва ли не на первое место»
[108].
И так вероятнее всего бы и произошло, если бы начавшаяся болезнь не свела его совсем молодым в могилу. С 1842 года Валуев поселился в доме Хомякова (семья переехала в это время с Петровки на Арбат, в дом против церкви Николы Явленного). Уже тогда на его лице проступил нездоровый румянец — первый признак начинавшейся чахотки. Но смерть его в ноябре 1845 года, в возрасте 25 лет, явилась неожиданной для друзей и близких и потрясла их. А. С. Хомяков в письме Ю. Ф. Самарину признавался: «Из нашего круга отделился человек, которого никто мне никогда не заменит, человек, который мне был и братом, и сыном»
[109].
Алексей Степанович Хомяков, человек большого сердца, многих талантов и достоинств, был наставником юношества и молодежи, предоставлял им кров и заботился о них как о родных детях. Дмитрий Кодзоков, Дмитрий Валуев и Михаил Катков не просто общались друг с другом, будучи товарищами по пансиону и университету, но и, пребывая временами в доме Хомякова, не могли, каждый по-своему, не проникнуться его искренней и теплой атмосферой. Именно на годы их обучения в пансионе Павлова приходится и расцвет поэтического славянофильства Хомякова — попытка художественного выражения того круга идей, которые постепенно распространялись в общественной жизни Первопрестольной и составили впоследствии основу мировоззрения московских интеллектуалов.
Как полагает биограф Хомякова В. А. Кошелев, поэтическое славянофильство Хомякова родилось очень естественно в начале 1830-х годов, но также естественно оно потихоньку оказалось в стороне от литературных поисков своей эпохи. Исследователь опирается на высказывания Константина Аксакова, поэтического и идейного наследника Хомякова, считавшего своего духовного родителя единственным исключением среди всех, кто «еще невозмутимо и с полным убеждением» шел по «дороге просвещения, указанной Западом»
[110]. Стихотворение А. С. Хомякова «Ключ» (1832), ставшее любимым поэтическим произведением славянофилов, помогает приблизиться к пониманию этой русской «тайны жизни»:
