А университетская орбита в те годы сводила его с молодыми людьми иного круга. Встреча с некоторыми из них навсегда оставила след в его душе, такой же яркий, как свет звезд на ясном небе в августовскую ночь накануне Спаса.
В кружке Станкевича. Идея личности
Участие Каткова в кружке Николая Владимировича Станкевича (1813–1840) и его роль в этом философско-литературном объединении студентов и выпускников Московского университета получили неоднозначную оценку у специалистов. В плеяде блестящих имен, открывавших целые направления в русской культуре и общественном движении, звезда Каткова не то что была незаметной, но, в силу разного рода причин, оказалась на периферии исследовательского интереса. Неординарность его личности и последующая деятельность потрясали и не вписывались в традиционные представления историков и литературоведов об идейной эволюции «столпа реакции» и «идеолога самодержавия». А между тем многие важные обстоятельства товарищеских отношений и человеческих устремлений в круге Станкевича до сих пор остаются невыясненными.
При знакомстве с обширной литературой по истории кружка трудно определенно ответить на вопрос о времени вхождения в него Каткова. В работах П. В. Анненкова и А. Н. Пыпина этот момент обойден молчанием
[151]. Р. И. Сементковский в биографии Каткова, не называя точной даты этого события, отмечает, что Катков к моменту присоединения к кружку «был моложе многих его членов и, следовательно, не мог играть в кружке сколько-нибудь видную роль. Ближе всего он сошелся с Белинским и Бакуниным, особенно с последним»
[152]. М. О. Гершензон, касаясь состава кружка Станкевича, отмечает, что, прежде всего, он состоял из самого Станкевича, а также Белинского, Боткина, Грановского, Неверова. И во второй линии — из Красова, Клюшникова, Каткова, Кудрявцева и других
[153].
Советский литературовед С. И. Машинский относит возникновение кружка Станкевича к зиме 1831–1832 года. Первоначально в него входили: Николай Станкевич, Януарий Неверов, Иван Клюшников, Василий Красов, Сергей Строев, Яков Почека, Иван Оболенский. В 1833 году состав кружка претерпел изменения. Выбыл в связи с переездом в Петербург ближайший друг Станкевича Я. М. Неверов. Но зато кружок пополнился значительной группой молодых людей. В их числе — Виссарион Белинский, Константин Аксаков, Александр Ефремов, Александр Келлер, Алексей Топорнин, Осип Бодянский, Павел Петров. А еще позже, в 1835 году, — Василий Боткин, Михаил Бакунин, Михаил Катков, Каэтан Коссович. Периодом наиболее интенсивной жизни кружка, как он считал, были 1833–1837 годы, до отъезда Станкевича за границу
[154]. Современный биограф Станкевича Н. А. Карташов полагает, что Катков познакомился с ним и влился в кружок в начале 1837 года
[155].
И. С. Аксаков, обращаясь к этому периоду жизни брата, приводит некоторое пояснение: «К. С. [Аксаков] вступил в университет в 1832 году, 15-ти лет от роду, и тотчас был принят в общество молодых талантливых людей, окружавших Николая Станкевича: все они были его гораздо старше (Станкевич — на 4, Белинский — на 7 лет), и он вполне подчинился их влиянию. Кроме Белинского, к этому обществу принадлежали однокурсники Станкевича: Сергей Строев (печатавший свои исследования под именем Скромненко), А. П. Ефремов (занимавший потом несколько времени кафедру географии в университете), поэт Красов и И. П. Ключников, также поэт, подписывавший свои стихи буквою „Фета“. <…> К этому же кружку принадлежали потом и В. П. Боткин и М. Н. Катков, вступивший в университет двумя годами после К. С. [Аксакова]. Впоследствии, с 1835 кажется года, присоединился к кружку и М. Бакунин: одним словом, он состоял почти весь из людей, отмеченных замечательными дарованиями»
[156].
Для нас вхождение Михаила Каткова в кружок Станкевича представляет интерес по ряду причин. Во-первых, таким образом определяется начало углубленного изучения московским юношей философских, религиозно-этических и эстетических вопросов, время и содержание его первых литературных опытов. Во-вторых, уточняется круг его жизненных привязанностей и предпочтений, повлиявших на его дальнейшую судьбу. И, наконец, в-третьих, прослеживается трансформация взглядов будущего лидера русского консерватизма и охранительства, полная неожиданных и драматических поворотов, но в чем-то главном последовательная и по-своему органичная.
Нельзя исключать, что знакомство с кругом друзей Станкевича и сближение с некоторыми из них могло произойти еще до поступления Каткова в университет, когда он обучался в пансионе профессора М. Г. Павлова. Именно в эти годы (1831–1834) там же, но не на правах пансионера, а в частном порядке, проживал своекоштный студент словесного отделения Московского университета Николай Станкевич. Молодой воронежский дворянин поселился в доме Павлова, земляка и знакомого, имея отдельную просторную квартиру и свою прислугу. Уже тогда по состоянию здоровья он нуждался в особом внимании и уходе со стороны домашних. Позднее в пансион были определены на учебу и младшие братья Станкевича — Иван и Александр, оставивший воспоминания о Каткове. По словам их сестры, Александры Владимировны (в замужестве Щепкиной), «отец наш, как я слышала позднее, был доволен, поместив сыновей под покровительством Павлова, имя которого уважалось всеми знавшими его как известного профессора. Дорожил отец также тем, что братья, помещенные в пансионе Павлова, оставались под наблюдением старшего брата Николая»
[157]. Александр Станкевич, товарищ Каткова по пансиону, приводит важный факт его студенческой жизни. Оказывается, Катков тесно сошелся с И. П. Клюшниковым и в 1836–1837 годах проживал вместе с ним на квартире в одном из переулков Остоженки
[158].
Иван Петрович Ключников (более употребляемая форма — Клюшников, 1811–1895) происходил из семьи харьковского дворянина. В 1828 году, по окончании московской гимназии, поступил в университет на словесное отделение. Зимой 1830–1831 годов он познакомился с первокурсником Николаем Станкевичем, с которым у них сразу же возникли дружеские отношения. Их связывал общий интерес к поэзии, искусству, эстетике. Станкевич был более увлечен новыми философскими учениями, а Клюшников историей. При этом оба отличались богатым воображением с долей самоиронии и едва просматривающейся легкой грустью.
