Жихарев воспроизвел слух, будто студенты Императорского Московского университета пришли к своему начальству и объявили о своем желании оружием вступиться за оскорбленную Россию и преломить в честь ее копья. И граф Строганов, тогдашний попечитель, их успокаивал
[180].
Сложно сказать, насколько подобные настроения разделялись и поддерживались всем московским студенчеством, но то, что публикация вызвала серьезное волнение среди молодежи, не вызывает сомнений.
Ф. И. Буслаев свидетельствовал, что статью Чаадаева все читали и обсуждали, но в его памяти осталась только одна фраза: «Россия приняла христианство из рук растленной Византии»
[181]. Поверхностное чтение и непонимание смысла письма Чаадаева было характерным не только для его современников. В какой-то степени для них это было простительно и объяснялось всеобщим ажиотажем, атмосферой скандала, возникшей сразу в связи с публикацией в «Телескопе».
Буслаев приводит также версию, ставшую впоследствии едва ли не общепринятой, согласно которой Н. И. Надеждин, воспользовавшись ситуацией, сознательно обманул своего благодетеля — ректора университета и цензора журнала А. В. Болдырева, чтобы пропустить статью в печать.
Все цензурные препоны разрешены были во время карточной игры за столом у Болдырева. Буслаев со слов приятельницы Болдырева О. С. Клименковой передает этот роковой эпизод: «В этот вечер Надеждин не давал им покоя и всё приставал к Болдыреву, чтобы он оставил карты и процензуровал в корректурных листах одну статейку, которую надо завтра печатать, чтобы нумер вышел в свое время; но Болдырев, увлекшись игрою, ему отказывал и прогонял его от себя. Наконец, согласились на том, что Болдырев будет продолжать игру с дамами и вместе прослушает статью, — пусть читает ее сам Надеждин, — и тут же, во время карточной игры, на ломберном столе подписал одобрение к печати. Когда статья вышла в свет, оказалось, что всё резкое в ней, задирательное, пикантное и вообще не дозволяемое цензурою, при чтении Надеждин намеренно пропускал. Зная, с каким увлечением по вечерам играет в карты Болдырев с своими соседками, Надеждин умышленно устроил эту проделку. Не замедлила из Петербурга и грозная резолюция по этому делу: Болдырева как дурака отрешить от службы, Надеждина как мошенника сослать из Москвы, а Чаадаева как сумасшедшего держать под строгим надзором, приставив к нему двух полицейских врачей для наблюдения за его здоровьем»
[182].
До сих пор многие аспекты запутанного дела о публикации в «Телескопе» нуждаются в уточнении. Не вполне исследован вопрос о том, кому все-таки принадлежала инициатива в публикации «Философического письма» — автору или издателю. Граф А. X. Бенкендорф первым указал на невнятность объяснений, сделанных ими в свое оправдание. Но нам важными представляются те пункты, которые непосредственно имели отношение к университету, а косвенно и к нашему герою. Из предпринятых попыток за последнее время отметим публикации М. Б. Велижева. В одной из них дается анализ переписки между Строгановым и Уваровым в октябре 1836 года
[183].
Считается, что именно частное послание московского попечителя министру народного просвещения от 13 октября положило начало череде репрессий в отношении причастных к публикации первого «Философического письма» лиц. Но еще до официального расследования, начатого С. Г. Строгановым, он некоторое время находился в раздумьях, не зная, что предпринять. Чуть позднее граф Строганов, как считает М. Б. Велижев, решил не раздувать скандала, наказать Надеждина как издателя, сознательно шедшего на конфликт, но не закрывать «Телескоп» распоряжением властей. Он полагал, что лучше это сделать ему самому как главе московской цензуры в конце года «без шума». В намерения Строганова менее всего входило инициировать оперативные наказания виновных в публикации «Философического письма».
Попечитель старался также оградить ректора Болдырева от наказания по цензурному комитету, объяснив его просчет общей занятостью по университету. Строганов испрашивал разрешения удалить его с должности, но сохранить за ним пенсию. Однако план этот сорвался в силу ряда обстоятельств, не последними среди которых была нерасторопность канцелярии попечителя.
Строганов в какой-то степени переоценил чувство «корпоративной солидарности» Уварова. Министр же, напротив, попытался воспользоваться ситуацией, чтобы дискредитировать своих высокопоставленных соперников — и Строганова, и Бенкендорфа. 22 октября Николай I, ознакомившись с письмом Чаадаева, оставил следующую резолюцию: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной есть смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного: это мы узнаем непременно, но не извинительны ни редактор журнала, ни цензор. Велите сейчас журнал запретить, обоих виновных отрешить от должности и вытребовать сюда к ответу».
В течение месяца шло разбирательство дела, и 30 ноября 1836 года государь по итогам доклада принимает решение, что «Чаадаева продолжать считать умалишенным и как за таковым иметь медико-полицейский надзор, Надеждина выслать на житие в Усть-Сысольск под присмотр полиции, а Болдырева отставить за нерадение от службы».
«Чаадаев, один из умнейших людей Москвы, — заключал современник, — объявлен был, по высочайшему повелению, сумасшедшим, и с тем вместе, с сожалением о влиянии холодного воздуха, запрещался ему выход из дома и сообщение с человеческим общежитием»
[184].
Таковы были указания, поступившие из Петербурга глубокой осенью 1836 года.
Строганов в течение всего 1837 года был занят улаживанием дела с «Телескопом». Он имел встречу с Чаадаевым, который и при личной беседе, и в письменном обращении к попечителю попытался объяснить свою позицию, для чего написал «Апологию сумасшедшего». В ней он попытался выразить и обосновать изменение своих взглядов, в искренности коих знавшие Чаадаева вряд ли могли сомневаться.
«Сумасшествие» Чаадаева длилось более года. И только 5 ноября 1837 года государь разрешил освободить его от «учрежденного за ним медицинского надсмотра под условием не сметь ничего писать». Такую подписку Чаадаев выдал через десять дней.
Для университета публикация «Философического письма» имела свои последствия. А. В. Болдырев был отправлен в отставку с должности ректора и из цензурного комитета без сохранения пенсии. Были объявлены выборы нового ректора, которым стал историк М. Т. Каченовский. Строганов не переставал хлопотать за Болдырева перед государем, и в марте 1838 года Алексей Васильевич был прощен, ему была назначена пенсия
[185]. Но жить ему оставалось недолго. В августе 1842 года основатель московской школы востоковедения скончался в возрасте 62 лет. Он на полгода пережил своего преемника на посту ректора Московского университета Михаила Трофимовича Каченовского, ушедшего из жизни в апреле 1842 года почти в полном одиночестве. Научное наследство А. В. Болдырева оказалось практически невостребованным новым поколением ученых, пришедшим в университет в 1840-е годы.
