В течение первого года после окончания университета Катков усердно готовился к сдаче экзамена по русской словесности на степень магистра, который он с успехом и выдержал (1839), и в то же время он сотрудничал с «Московским наблюдателем», где им были опубликованы еще несколько переводов. Так, одним из удачных, по мнению критики, был перевод Каткова стихотворения Гейне «К матери» (1839, кн. 2), в который он вложил собственные чувства сыновней нежности:
От матери неопытный мечтатель
Я в мир пошел любовь искать,
Чтобы любовь, как гордый обладатель,
К груди моей с любовию прижать.
Как нищий я под окнами скитался,
Как нищий я по улицам бродил,
Просил любви, — ответ один мне был:
«Бог даст, ступай!»… И дальше я пускался,
И все ходил, любви искал, ходил.
Напрасно: я любви не находил!..
Больной, назад я путь поворотил,
Пришел домой, и мать меня встречала.
И то, чего душа моя алкала, —
Любовь, любовь
в глазах ее сияла.
Был еще один перевод, весьма значимый и характерный для понимания интересов начинающего литератора. Это был перевод статьи гегельянца Генриха Теодора Рётшера «О философской критике художественного произведения» («Московский наблюдатель», 1838, т. XVII, кн. 5–7). В предисловии к статье Катков, опираясь на гегелевские положения, утверждал, что «теперь совершен великий подвиг: философские начала должны стать основанием эстетической критики»
[228].
Фактически Катков обосновывал позицию, всегда выделявшую «Московский наблюдатель» среди других журналов. Правда, в отличие от прежней редакции, состоявшей в основном из московских любомудров, ориентировавшихся на взгляды Шеллинга, молодые коллеги и товарищи Белинского переживали период бурного увлечения Гегелем. При этом исследователи особо отмечают вклад в общее дело Каткова, который зарекомендовал себя «энергичным и ценным сотрудником», но нуждавшимся в оплате за свои литературные труды
[229].
Действительно, с приходом Белинского в марте 1838 года к руководству журналом, философско-теоретический облик издания стал меняться. От идей Шеллинга редакция пыталась повернуться к философии Гегеля. Некоторые исследователи полагают, что между старыми и новыми «наблюдателями» были существенные противоречия, вызванные именно сменой философских пристрастий. Однако Г. Г. Рамазанова, посвятившая изучению «Московского наблюдателя» свою диссертацию
[230], полагает, что вряд ли следует преувеличивать различия в направлении журнала в течение всего периода его существования. Она доказывает близость идейных и эстетических взглядов первого состава редакции и воззрений Белинского в их общем понимании задач критики в процессе нравственного воспитания читателя.
И главное в этой близости заключалось в приоритете эстетически-художественных идеалов в искусстве над остальными, включая коммерческие.
Белинский специфически толковал шеллингианскую эстетику. Вслед за Надеждиным он нащупывал в шеллингианских концепциях относительно-прогрессивные элементы. Он искал такие произведения искусства, «в коих жизнь и действительность отражаются истинно».
И всё же смена общей линии была заметна. Белинский в пору сотрудничества в «Московском наблюдателе» переживал период «примирения с действительностью», пропагандируя, как ему казалось, основные положения философии Гегеля. Он раскрывал, разъяснял их применительно к историческому развитию общества, к эстетике и критике. Вместе с Белинским в журнал пришли М. А. Бакунин, В. П. Боткин, М. Н. Катков, живо интересующиеся вопросами философии и эстетики, поэты и писатели К. С. Аксаков, В. И. Красов, И. П. Клюшников, П. Н. Кудрявцев — практически весь состав кружка Николая Станкевича. Из Воронежа присылал свои стихи Кольцов, из Петербурга — переводы «Римских элегий» Гёте талантливый переводчик А. Н. Струговщиков.
Роль программной статьи в обновленном журнале выполнило предисловие Михаила Бакунина к переведенным им «Гимназическим речам» Гегеля, в котором формулировались основные принципы философии Гегеля, восторженно цитировался ее тезис: «Всё действительное — разумно, всё разумное — действительно». Причем «действительное» трактовалось как «существующее», декларировалась идея полного «примирения с действительностью». Дополнением к выступлению Бакунина служили статья Белинского «„Гамлет“, драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета», статья «О философской критике художественного произведения» (перевод Каткова) и другие публикации. Белинский с апреля 1838 по июнь 1839 года опубликовал в «Московском наблюдателе» около 130 статей, рецензий и заметок, пьесу «Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь»
[231].
Журнал, как считает Г. Г. Рамазанова, стал зеркалом воззрений немецкого философа, что имело свои положительные и отрицательные последствия: с одной стороны, серьезная критика была необходима читателю, она воспитывала его эстетический вкус, с другой — содержание журнала стало несколько односторонним. Отбор литературного материала диктовался пристрастиями самого Белинского. Со страниц журнала практически исчезла беллетристика, путевые очерки, «светские повести» (в свое время особо критикуемые Белинским в журнале предшественников), то есть всё, что ранее привлекало внимание читателей к «Московскому наблюдателю»
[232]. Как справедливо заметил А. Н. Пыпин, «Белинский и его друзья хотели говорить только о том, что им нравилось и казалось важным: философия искусства, Шекспир, Гёте, Гофман почти исчерпывали их литературные интересы. В журнале почти не было русских повестей, — кроме Кудрявцева»
[233].
Как нам представляется, Белинский и его молодые сотрудники стали в определенной степени заложниками некой философской доктрины, примененной ими без учета той реальной «действительности», в которой приходилось существовать периодическим изданиям. Обосновывая свою общественно-литературную линию, они опирались на высказанные Гегелем мимоходом положения, второстепенные по существу своего характера, но не воспользовались его диалектическим методом.
