Погрузиться в понимание трансцендентального идеализма и мир натурфилософии, постигнуть горизонты абсолютной воли и абсолютного Я, продуктивной силы Духа, с тем чтобы конструировать Я самого себя, осуществить синтез Я и НЕ-Я предстояло молодым людям, возвращавшимся из Берлина. «Лекции Шеллинга, обильные жизненным историческим содержанием, открывали им новые пути и просветы для исследований по истории верований, поэзии и вообще искусства»
[349].
Испытав контрастные влияния философских и эстетических систем, многие приходили к формированию собственной этической, эстетической и социальной аксиологии. В то же время наблюдательные очевидцы констатировали, что «множество людей осталось без прошедших убеждений и без настоящих», поскольку «старые» убеждения и миросозерцание, которые были дороги сердцу, оказались потрясены, а новые убеждения, «многообъемлющие и великие», не успели еще принести плода и были чуждыми сердцу
[350].
Философия Шеллинга глубоко коснулась ума и сердца молодого юноши, заложив основы его мировоззрения и идейных принципов, которые в скором времени он будет транслировать миру. «Шеллинговы лекции имеют для меня великое значение, — писал Катков брату. — Я слушал их с жадностью: столько глубокого, оригинального, поучительного! У меня открылись глаза на многое, на что прежде были закрыты»
[351].
Как позже вспоминал князь В. П. Мещерский, проводивший достаточное время в беседах с Катковым, «он мог изменить свои убеждения, но изменить им, т. е. отступить от них не искренно и не разубежденным, — Катков не мог. Катков был один из самых богатых и фанатичных обладателей умственной жизни, каких я встречал на своем веку, — заключал князь. — Он обожал мысль в себе и в других». Катков «иногда увлекался вашими впечатлениями, его ум работал над вашею мыслью, и никогда слово Каткова не могло бы иметь той чарующей силы, какую оно имело, если бы его ум не питался ежедневно мыслями и впечатлениями от жизни и от людей»
[352].
Итак, обогащенный глубокими научными знаниями, с извлечением «всей возможной пользы», что для его образования «имеет великую важность»
[353], Михаил Катков пустился в обратный путь.
Глава 6. На родном берегу
История с философией
В отличие от Кьеркегора, который после пребывания в Германии «без изменений остался прежним»
[354], Михаил Катков вернулся в Россию другим человеком, что не скрылось от глаз друзей. Былые неотчетливые мечтания сменились практичностью и способностью к критическому мышлению. От наблюдательного взгляда Белинского не ускользнул столь важный факт, который он сразу же отметил в одном из своих писем: «забулдыжный наш юноша отрезвляется и начинает говорить человеческим языком»
[355].
Катков же с удивлением и сожалением замечал, насколько чужды ему интересы и разговоры, которыми жило петербургское общество. Здесь владычествовали Гегель, Гомер, Жорж Санд, а над всем «царил в непоколебимой высоте Гоголь»
[356]. Действительно, вышедшие в свет в мае 1842 года «Мертвые души» вызвали невероятный интерес читающей публики и самые противоположные оценки. Одни считали поэму Гоголя русской «Илиадой» и «апофеозом Руси», другие воспринимали ее как анафему России
[357].
«Во многих местах, — вспоминал Катков, — смотрели на меня как на зверя, как на апостата, на изменника, покинувшего святое знамя, на коем изображено Kein + Nichts = Werden
[358], иные вскользь изъявили сожалительное презрение, что я не снимаю шляпы, произнося божественные имена Бруно Бауэра и Фейербаха, другие, что не становлюсь на колени, когда грянет слово Гоголь. В Петербурге меня чуть не съели за то, что я не вижу всего спасения человечества в романах Жоржа Занда и в статьях Леру и т. п.»
[359].
Со всей отчетливостью назревал разрыв в отношениях с прежним кругом друзей и приятелей. Белинский считал, что Катков чрезмерно занесся, тот же всё более убеждался в невозможности найти общий язык. Белинский не скрывал своего разочарования. Катков для него превратился в Хлестакова «в немецком вкусе, он не изменился, а только стал самим собою. Теперь это — куча философского <…>: бойся наступить на нее — и замарает, и завоняет»
[360]. Разрыв был предрешен. Согласимся с авторами, полагающими, что «Белинский всё стремительнее шел к радикализму, Катков же при всем своем европеизме оставался на консервативных позициях, в которых еще больше укрепился после поездки в Германию»
[361].
Вернувшись на родину, Катков вынужден был решать давние, терзавшие его еще до отъезда, проблемы. Здоровье, несмотря на лечение на немецких курортах, оставалось слабым. Тяжелым грузом висели долги оплаты за обучение и проживание в Германии. На его содержании находился брат-студент и престарелая мать. Источника же доходов не было. Временно поправить положение помогли продажа шубы и отсрочка платежа долга одному из друзей
[362]. Поиски работы, способной прокормить семью и дать доход, позволяющий вернуть долги, стали главной заботой дня.
