Статья вызвала неудовольствие и резкую критику со стороны Д. П. Бутурлина, который в письме, адресованном графу Уварову, обращал внимание на «неуместное для частного лица вмешательство в дело правительства», ибо автор «принимает на себя разбирать и определять, тоном законодателя, сравнительную пользу учреждений государственных, каковы университеты» и «прямо вопиет против всякого к ним прикосновения»
[431]. Император нашел статью «неприличною», начертав резолюцию: «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе»
[432].
Вскоре С. С. Уварова постигли личные несчастья: смерть жены и инсульт. Его просьба об отставке была удовлетворена. Научная общественность осталась ожидать назначения нового министра.
Московский университет к тому времени всё продолжал пополняться будущими знаменитостями. В 1847 году в университете начал преподавать Фёдор Иванович Буслаев. Его непростые взаимоотношения с Катковым вновь дали о себе знать на защите магистерской диссертации в 1848 году. В числе выступавших с замечаниями был и Катков. Он обратил внимание на методологическую сторону работы «О влиянии христианства на славянский язык. Опыт истории языка по Остромирову Евангелию». «Катков, — вспоминал Ф. И. Буслаев, — нападал на меня за соединение интересов лингвистических с историческими, так что не видно, кто в моей диссертации — как он выразился — „хозяин“, лингвист или историк: хозяином диссертации назвал я самого себя»
[433].
Другая защита, оставившая более заметный след в научной и общественной среде, состоялась в декабре 1849 года. Это был докторский диспут Грановского. Его диссертация охватывала период, предшествовавший становлению абсолютной монархии Людовика XIV. «Погодин обругал моего Сугерия в Москвитянине, — сетовал Грановский в переписке с друзьями. — Глупо впрочем и невежественно. Здесь носятся престранные слухи о невинной книжке. В нее впитывают то, чего я не думал писать. Все прежние враги мои поднялись на ноги. Черт с ними. Шевырёв ведет себя хорошо и даже защищает меня против нелепых обвинений.»
[434]
За Грановским был установлен негласный надзор полиции. Надо сказать, что молодые профессора время от времени собирались по вечерам во имя дружеской беседы, что было расхожей практикой. О политике не толковали, но присутствия посторонних гостей не допускали. Собрания вызывали подозрения у III Отделения: друзей Грановского предупредили и вскоре подобного рода встречи прекратились.
Печальнее закончилась история кружка студентов Петербургского университета, сходившихся по пятницам у Михаила Буташевича-Петрашевского. Дело петрашевцев, среди которых оказался Ф. М. Достоевский и к которым были близки В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, побудило правительство принять меры по ограничению количества студентов, обучающихся в университете, до трехсот человек. Бывший товарищ (заместитель) Уварова князь Ширинский-Шихматов представил служебную записку, содержащую требование, чтобы впредь «все положения и науки были основаны не на умствованиях, а на религиозных истинах в связи с богословием»
[435]. Утверждали, что мнение Ширинского-Шихматова заслужило одобрение Николая I и ускорило назначение нового министра
[436].
Платон Александрович Ширинский-Шихматов, выходец из татарской знати, некогда морской офицер, отличался набожностью, личной честностью и добросовестностью. Он не обладал, «подобно своему предшественнику, ни блестящим умом, ни даром слова», вспоминал известный летописец тех лет, он «собственно, не был государственным человеком — да и где же у нас государственные люди? — и пост министра застал его, так сказать, врасплох, неожиданно»
[437].
Многие из современников-ученых оставили отрицательные отзывы о Ширинском-Шихматове. Не исключением стали и воспоминания С. М. Соловьёва, рассказывающие о встрече с новым министром. С. М. Соловьёв читал обзорную лекцию по источникам русской истории и упомянул скептическую школу в историографии в связи с необходимостью проверки исследователем достоверности летописных известий. Результатом стал сильный начальнический выговор за скептическое направление. «„Правительство этого не хочет! Правительство этого не хочет!“ — кричал разъяренный татарин, не слушая никаких объяснений с моей стороны», — писал С. М. Соловьёв
[438]. Современники отмечали, что князь Ширинский-Шихматов не был способен для проведения собственной независимой политики. Его слова были тому подтверждением: «Да будет вам известно, что у меня нет ни своей мысли, ни своей воли, — я только слепое орудие воли государя»
[439].
Став министром народного просвещения, он провел реформу преподавания философии в вузах. Излагая ее программу, Ширинский-Шихматов утверждал, что представители немецкой классической философии, не исключая Шеллинга, «в философских исследованиях своих не замечают даже, существует ли вера христианская, а сами, с помощью только одного ума, дерзновенно мечтают познать начало. <…> Снимая с человека обязанность, налагаемую на него верою, нравственностью, законами, и предоставляя всё ослепленному страстями разуму, они подрывают основания всякого благоустроенного общества». «Обольстительные мудрствования» немецкой философии грозят усилить «уже и теперь заметное охлаждение к вере, с которою неразлучно соединена у нас основанная на религиозном убеждении преданность престолу»
[440]. В соответствии с высочайше утвержденной программой, философия в университетах была ограничена логикой и психологией, а преподавание их возлагалось на духовных лиц. Катков лишился кафедры, а с ней — и средств к существованию.
Закрытие кафедр философии в российских университетах вызвало неоднозначную полемику в обществе. Среди ее участников оказались известный профессор Санкт-Петербургского университета А. А. Фишер и аспирант Московского университета М. Н. Катков.
