Бессвязной, хотя и блистательной в силе назвал статью Каткова B. В. Розанов
[455].
Причина, почему мы так подробно остановились на характеристике исследования Каткова, заключается в тех методологических и содержательных особенностях высказанных научных подходов, которые более полно раскрылись во всей последующей общественно-политической и просветительской деятельности Каткова. Рассмотрение истории мысли как целостного единого процесса со свойственными ему внутренними противоречиями прослеживается уже в анализе идейного опыта греческих философов. «Возможности всего будущего обособления и разнообразия» на примере изучения идеальных моделей общества и государства демонстрировали приемлемые и неприемлемые пути развития, в том числе и для России.
Сам Катков в описываемый период продолжал оставаться адъюнктом Московского университета, но без определенной должности и жалования. Современники отмечают, что держался он с отменным достоинством, студенты выражали сочувствие его положению
[456]. Шевырёв ходатайствовал удержать Каткова в звании исправляющего должность экстраординарного профессора при ученых трудах по случаю празднования в 1855 году столетнего юбилея Московского университета. Петербургский университет предложил Каткову должность адъюнкта по кафедре русской словесности, но тот отказался. Министр народного просвещения, когда ему сообщили о затруднительном положении Каткова, обещал подыскать Каткову место, которое «и вознаградит, и удовлетворит» его
[457].
Но снова дельным советом очень помог граф Строганов. Он предлагал Каткову, что только на первый взгляд могло показаться необычным, искать место цензора, которое было более надежным, чем мечты, возможно несбыточные, о иной должности. При появлении в университете подходящей вакансии Катков, по мнению Строганова, мог легко снова перейти к преподавательской деятельности
[458].
Именно в этом направлении и собирался двигаться дальше Михаил Никифорович, как неожиданно в начале 1851 года освободилась вакансия редактора университетской газеты «Московские ведомости». Событию предшествовала забавная история. В Москве с гастролями на масленичной неделе в феврале 1851 года выступала известная танцовщица Фанни Эльслер. Редактор университетской газеты «Московские ведомости» Хлопов так увлекся балериной, что после одного из представлений с букетом цветов сопровождал гостью в гостиницу и посвятил ей восторженную статью в газете. О происшествии этом стало известно попечителю Московского учебного округа Назимову, сменившему в этой должности Строганова. Не помогли и родственные связи редактора с ректором Московского университета. Хлопову пришлось оставить заведование газетой, а его обязанности предложили исполнять Каткову.
В Москве по этому случаю ходили шуточные стихи:
В те дни, когда Владимир Хлопов,
«Ведомостями» заправлял,
Он, не щадя фигур и тропов,
В них вздор частенько помещал.
Молчал Назимов и крепился;
Когда ж узнал, что он влюбился
В Иродиаду наших дней,
Он был ужасно озадачен —
И дольше вытерпеть не мог.
Тут им в редакторы назначен
И философ, и филолог,
Притом и жизни преисправной, —
И он газету поднял справно…
[459]
Несколькими годами позднее Михаил Никифорович усматривал провиденциальный характер случившегося: «Журнальное поприще не было произвольно избрано мною, меня вывело на него стечение обстоятельств, в которых я вижу некоторое для себя указание»
[460].
Вступив в заведование редакцией, Катков не торопился менять редакционную политику. Газета выходила три раза в неделю, по вторникам, четвергам и субботам, в 9 часов утра и состояла из нескольких разделов: «Постановления и распоряжения правительства», «Внутренние известия», включающий ученые диспуты, публичные лекции, которые в последние годы правления Николая I практически прекратили печататься, и публикации университета, «Иностранные известия», «Литературный отдел». Политические новости передавались в виде перепечатывания сообщений петербургских изданий без каких-либо комментариев. В приложении помещались разнообразные казенные и частные объявления.
Катков смог оживить газету, в частности, он коренным образом обновил литературный отдел, где печатались оригинальные и переводные художественные произведения, научно-популярные статьи. Здесь, например, были напечатаны «Материалы для биографии» Пушкина (цикл статей П. И. Бартенева (1854)), заслужившие высокую оценку П. А. Вяземского. К началу редакторской деятельности Каткова у газеты числилось 7 тысяч подписчиков, к 1855 году их количество возросло до 15 тысяч. Московский университет был услышан даже в самых отдаленных уголках России. Катков предпринял ряд попыток технически преобразовать газету: увеличился ее объем, в годы Крымской войны подписчикам, хоть и нерегулярно, но доставлялся специальный листок, чтобы оперативно информировать подписчиков о событиях на театре военных действий.
Новое место редактора дало жалованье в 2000 рублей с прибавкой по 25 копеек с подписчика, а также казенную квартиру в корпусе университетской типографии на Страстном бульваре — его постоянный адрес в Москве, ставший известным всей России. Князь В. П. Мещерский вспоминал, что жилище Михаила Никифоровича напоминало неприступную крепость, «внутри которой, где-то зарытый в своих бумагах всех видов и закрытый для всех глаз, сидел отшельник издатель „Московских Ведомостей“ и вел оживленную беседу с шумевшим около него миром.»
[461].
Доступ в кабинет Каткова был один из самых курьезных. Попасть в него с парадного подъезда было невозможно. Выбегавший лакей смотрел на посетителя с удивлением, всем видом говоря, как вообще могла в голову прийти мысль — звонить и спрашивать Каткова. В ответ всегда звучало неизбежное — «дома нет». «Надо было пройти двором, зайти в маленькую темную дверь и по узенькой черной лестнице добраться до старенькой, разорванной клеенкою обитой двери, затем очутиться в темненькой какой-то каморке, там наткнуться на какого-то сторожа и от него узнать: что и как?»
[462] Когда посетитель попадал в «никогда не ремонтировавшуюся комнату, с столами и стульями, на которых сидели два человека, изображавшие собою контору редакции», на вопрос «как увидеть издателя?» вырастала фигура Н. Н. Воскобойникова, секретаря Каткова, и решалось, «предстанете ли вы или не предстанете перед ним самим». Сквозь лабиринты комнат наконец можно было добраться до кабинета и заметить «отсутствие всякого удобства, всякого комфорта и всякой роскоши; в простом, старом суконном халате сидел Катков с гранками перед ним на столе»
[463]. Бывая не раз у Каткова, Мещерский вспоминал, что никогда не видел его спокойным или апатичным. Всегда он находился «под влиянием какой-нибудь доминантной ноты и в настроении увлеченном», так что предмет разговора и живой интерес беседы «закипал вмиг, когда вы садились перед ним»
[464].
